— Мы оба знаем Нору, Блэки. Черт побери, да мы сами обучали ее. Она никогда не предложит условное освобождение в таком деле, как это. Я вижу, ты собираешься выйти за приговором на присяжных? Но в таких делах, как это, обвиняемый иногда меняет решение буквально в последнюю минуту. Либо признает себя виновным без рекомендации, либо решает обратиться к судье за приговором. Я просто хочу сказать тебе заранее. Не делай этого. Я должен буду сурово обойтись с ним. Ты все понимаешь, Блэки. Такое дело способно разрушить судейскую карьеру. Ты в течение двадцати лет можешь быть лучшим судьей в городе, затем тебе подворачивается одно дело, где все выглядит так, будто ты кому-то подыграл, и лишь этот, последний, случай и припомнят тебе на следующих выборах. Ты понимаешь, о чем я говорю.
Я кивнул.
Уотлин стоял, склонившись над столом, и говорил низким голосом — живой портрет продажного судьи, совершающего сделку. Затем он откинулся назад и оживился.
— Но я скажу тебе, парень, что буду держать их пятки рядом с огнем. Если обвинение не расставит мне все точки над i и черточки на каждом t, я вынесу нужный тебе вердикт, как только ты об этом попросишь.
Я сказал ему, что оценил это. Оценил во столько, сколько это стоило, то есть ни во что. Нора не станет допускать ошибок.
Это был результат мучительных раздумий Уотлина над тем, что делать. Создать впечатление принципиальности, но дать мне понять, что втайне он на моей стороне. Спасибо за ничто, судья!
Едва заняв свое место на процессе, Уотлин поймал мой взгляд, воздержавшись, однако, от кивков или подмигиваний. «Мы слишком умны для этого, правда, Блэки?» Я подумал, хватит ли у меня влияния на то, чтобы уничтожить его, когда он в следующий раз подаст на переизбрание.
— Обе стороны готовы? Пусть входят присяжные.
Одетый в униформу бейлиф, помощник шерифа, открыл дверь, расположенную рядом с ложей присяжных, и те гуськом вошли в зал. Большинство из них, казалось, были напуганы таким большим скоплением публики. На прошлой неделе, когда выбирались присяжные заседатели, судебный зал был почти пуст. Лишь немногие фанатики судебных процессов оказываются настолько жадными до зрелищ, что высиживают в течение всего скучного отбора. Присяжные неуклюже заняли свои места, смущенные вниманием публики или безуспешно притворяющиеся, что они ее не замечают. Их было семь мужчин и пять женщин, что представляло собой маленький триумф Генри. Защита основывалась на восприятии случившегося с мужской точки зрения. Распространенная среди адвокатов теория гласит, что тот пол, который преобладает среди присяжных, и будет доминирующим во время обсуждения. Если в меньшинстве окажутся мужчины, они побоятся сказать, что, может быть, пострадавшая сама на это напрашивалась, даже если они действительно так думают. С другой стороны, некоторые обвинители считают, что женщины-присяжные предъявляют к поведению женщин-жертв более высокие требования, чем это обычно делают мужчины. Выборы присяжных — это настоящее шаманство. Никому не известно, что присяжные думают на самом деле, пока не становится слишком поздно. Я смотрел на них, как они усаживались в свои кресла, стараясь скрыть чувство собственной значимости.
Я ненавидел их. Мы возлагаем наше доверие на суд присяжных, но лишь потому, что обязаны делать это. Все присяжные лгут. Они дают торжественную клятву, что будут основывать свой вердикт только на тех доказательствах, которые им растолкуют во время суда, и на том законе, который объяснит им судья в своих инструкциях. Но каждый раз все они эту клятву нарушают — так, между делом, без малейших колебаний. Иногда я, стоя у дверей комнаты присяжных, слышал их разговоры. Или сами они охотно рассказывали мне, когда процесс заканчивался: «Да, мы помним, как один свидетель сказал, что он делал левый поворот, но у Мейбл здесь есть кузен, который ездит по той дороге каждый день, так вот он говорит, что там вообще нет левосторонних поворотов». «Затем я и вот Эрни натолкнулись на одну идею, о которой никто из вас, юристов, даже не подумал. Мы вычислили: в действительности произошло вот что — они находились вовсе не в той комнате, где, по мнению всех свидетелей были, а наоборот, здесь, в задней комнате...» Все присяжные убеждены, что они черт знает какие детективы. Я ненавижу их, и не я один. Любой судебный адвокат, который разглагольствует о своем доверии к присяжным, заведомо лжец. Никто и никогда не стал бы вести дело в суде присяжных, кроме тех судей, которые сами заслуживают еще меньшего доверия.
Жизнь моего сына находилась в руках этих людей. Мне очень хотелось быть сейчас в одной ложе с ними.
Лоис вложила руку в мою ладонь. Судья Уоддл с величественным беспристрастием обернулся к Норе и сказал:
— Вызывайте вашего первого свидетеля.
Она сделала это, и мне показалось, что я увидел, как напряглась спина Генри.
— Обвинение вызывает Джо Гарсия.
В подавляющем большинстве процессов, связанных с обвинением в изнасиловании, единственным реальным доказательством случившегося служат свидетельские показания жертвы. Если потерпевшая плохая свидетельница, вы выпускаете ее вначале, затем, как только возможно, подкрепляете ее рассказ свидетельствами полицейских и медиков. Если с нею все в порядке, вы оставляете ее напоследок. Словом, когда первым из вызванных обвинением свидетелей оказался еще кто-то, мы поняли, что Нора считает, что имеет в лице Менди Джексон хорошую свидетельницу.
Джо Гарсия не производил особенного впечатления. Он оказался бывшим помощником шерифа — пятидесятилетний толстяк, с чрезвычайно темным даже в этот августовский день лицом. Инфаркт уже поджидал его на пороге. Несмотря на его косноязычие, Нора использовала Джо для большего эффекта, для воссоздания той драматической сцены, когда охранник впервые все это увидел: полуголая чернокожая женщина с расцарапанной грудью и разодранной в клочья одеждой, тихо рыдающая на полу. Нора остановила рассказ на этом месте, не позаботившись о его завершении, и передала свидетеля Генри.
Генри, в свою очередь, использовал Джо Гарсия для утверждения в умах присяжных одной идеи. Охранник уже опознал Дэвида во время опроса, проведенного Норой.
— Как был одет Дэвид в тот вечер? — спросил Генри.
Джо засомневался. Он решил, что Дэвид был в костюме. И в белой рубашке.
— Он был полностью одет, когда вы вошли в комнату?
— Да, сэр. Ох! Он был без пиджака.
— А был ли на нем галстук?
Джо не помнил этого.
— Ну, подумайте. Представьте его там впоследствии, растерянно рухнувшего в кресло, выглядевшего ошеломленным. Был ли он...
Нора вскочила.
— Ваша честь, я протестую против консультируемого свидетельства. Ничто из этого еще не установлено в качестве доказательств.
Уотлин сказал:
— Просто задайте ваш вопрос, мистер Келер.
— Был ли на обвиняемом галстук?
Джо размышлял над этим, уставившись в угол потолка.
— Да, — сказал он наконец.
— Благодарю вас. Скажите, в тот момент, когда вы вошли, Дэвид находился в одной комнате с миз Джексон?
— Нет, он был в приемной. Она была внутри кабинета. Хотя я мог видеть их обоих.
— Какие первые слова произнес Дэвид, когда увидел вас?
Джо задумался над этим, однако вспомнить не смог.
— Кажется, он назвал мое имя, — предположил он.
— А не были ли его первыми словами, например, такие: «Джо, слава Богу, что ты здесь!»?
Нора перебила отвечавшего, но уже после того, как все услышали его утвердительный ответ.
— Протест! Свидетель уже ответил на этот вопрос. И я снова возражаю против консультируемого свидетельства.
Прежде чем Генри смог возразить ей, Уотлин сказал:
— Протест отклоняется!
— Это означает, что вы можете отвечать на вопрос, мистер Гарсия. Не эти ли слова сказал вам Дэвид?
Джо снова кивнул.
— Что-то вроде этого.
— Это значило бы, — сказал Генри, — соображать довольно быстро: одеться подобным образом, перейти в другую комнату и изобразить радость по поводу того, что он вас видит, когда ему даже не было известно, что вы подойдете, вы согласны?
— Протест! — воскликнула Нора с отвращением. — Призыв к высказыванию предположения.