Это вызвало смех, как оно того и заслуживало. Даже со стороны Джавьера.
Дина объявила, что будет говорить только правду, и когда ей задали формальный вопрос по поводу репутации Дэвида, она решительно заявила:
— Она у него хорошая.
После этого Дину передали для перекрестного допроса. Джавьер делал это мягко:
— На сколько твой брат старше тебя, Дина?
— На тринадцать лет. Ему двадцать три.
— Следовательно, ты никогда не училась с ним в одной школе?
— Нет, сэр.
— Значит, тебе неизвестно, что думают одноклассники твоего брата по поводу его правдивости? И, разумеется, ты не работаешь с ним в одном учреждении?
— Нет, сэр. Я не работаю, я хожу в школу.
— Ты любишь своего брата, Дина? Дина посмотрела на Дэвида.
— Он меня устраивает.
Джавьер снова присоединился к смеху, поднявшемуся в зале.
— Спасибо. У меня больше нет...
— Но он не умеет лгать, — выпалила Дина.
В горячности она подалась вперед. Джавьер, растерявшись, какое-то мгновение не знал, что сказать.
— Вы посмотрели бы на него, когда он пытается это делать, — заторопилась Дина. — У него все лицо краснеет, и он не может закончить начатое предложение. У него это так плохо получается, что он...
— Все, этого достаточно! Протест!
— ... сразу же себя выдает. Он не может солгать мне, а он мне сказал, что не делал этого. Он не делал...
— Ваша честь. Я протестую!
— Да. Мисс Блэквелл, остановитесь. Мисс...
На этот раз никто не смеялся. Дина вот-вот готова была расплакаться. Она замолчала, все еще наклонившись вперед и едва не падая с кресла. Она теперь смотрела на присяжных. Но они были слишком смущены, чтобы ответить на ее взгляд.
Я смотрел на Лоис, которая, в свою очередь, внимательно наблюдала за Диной, точно так же, как она смотрела на нашу дочь во время школьных спектаклей, только без тени улыбки на лице. Лоис слегка кивала, как она делала это в тех случаях, когда дома репетировала с Диной чтение стихов.
Когда Дину отпустили, я встретил ее у выхода. Она потом сидела рядом со мной, опустив голову, и я обнимал ее за плечи в течение всего следующего часа.
— Это правда, — однажды прошептала она мне.
Когда я снова поднял глаза, Дэвид был уже на свидетельском месте. Я очень сожалел о том, что он занял его. Я надеялся, что он все же передумает. Он сидел в кресле чрезвычайно прямо, застывший, словно труп.
Дэвид взглянул на присяжных, вспомнил, что ему следовало смотреть им в глаза, попробовал сделать это — и снова отвернулся. Вскоре в своих свидетельских показаниях он утратил ту недавнюю надежную позицию, и голос его начал слабеть. Уотлину пришлось два или три раза потребовать, чтобы Дэвид говорил громче. Я повидал бесчисленное множество людей, с которыми свидетельское место делало то же самое. Дэвид был смущен своим присутствием там, и смущение это выглядело, как сознание вины. Это походило на то, как, по описанию Дины, он должен был выглядеть, когда пытался сказать неправду. Дэвид колебался, запинался, отступал от уже начатой фразы и старался начать снова.
Как только он окончательно перешел к изложению своей версии событий тринадцатого апреля, уже не имело особого значения, как он о них рассказывал. Весь зал застыл в почти благоговейном молчании. В наступившей тишине голос Дэвида казался сухим шепотком в прерии.
Генри попытался убрать все неудачные места из этого рассказа, атакуя Дэвида лично.
— Она оцарапала твое лицо?
— Да. Она это сделала.
— И она разорвала на себе собственную одежду?
— Да.
— Каким образом ее кожа оказалась под твоими ногтями?
— Я оцарапал ее только раз, когда пытался остановить, а она от меня отскочила. Менди тоже оцарапала меня.
Когда повествование близилось к концу, голос Дэвида зазвучал взволнованнее. Может быть, его версия начала казаться более правдоподобной. Уже в миллионный раз я подумал о каком-то скрытом ее значении. Почему это должно было случиться? Что это означало? Отвечая на следующий вопрос, заданный ему Генри, Дэвид повернулся к присяжным, наполовину перегнувшись через перила барьера, находившегося рядом с ним.
— Дэвид, ты насиловал Менди Джексон?
— Нет. Я не делал этого. Я никогда не сделал бы подобного. Я этого не делал.
Некоторые из присяжных ответили на его взгляд, но не все. В ходе следующих нескольких вопросов и они отвели глаза.
— Ты проникал в ее половые органы своим?
— Нет.
— Или в ее рот?
— Нет. Нет.
— Если оставить все это в стороне — безотносительно к вопросу об изнасиловании, — не делал ли ты чего-нибудь такого, что заставило бы миссис Джексон испугаться, подумать, что ты собираешься убить или избить ее?
— Нет, ничего не делал. Я просто стоял там, как болван.
Генри кивнул. Он вел себя так, словно его работа была сделана.
Он не смотрел в свои записи, взгляд его был решительно устремлен на Дэвида. Затем, будто не в силах сдержать собственное любопытство, он спросил:
— Дэвид, я должен задать этот вопрос. Зачем ей могло понадобиться делать все это?
Нора отодвинула от стола свое кресло. Джавьер положил ладонь на ее руку и наклонился к самому ее уху. Нора осталась на месте.
Дэвид выглядел задумчивым и слегка растерянным, как будто этот вопрос был задан ему впервые.
— Единственная причина, которую я могу предположить, — это деньги, — медленно проговорил он. — Я думаю, это было что-то вроде шантажа.
— Сколько ты зарабатываешь в год, Дэвид?
— Тридцать две тысячи долларов.
— Какую одежду ты носишь на работе?
— Костюм, галстук.
— На каком автомобиле ты ездишь?
— "Бьюик-ригл". Мы купили его прошлым летом.
— Незадолго до того, как тебя арестовали, то есть в апреле, не произошло ли какого-то события, которое сделало бы твое имя предметом обсуждения для твоих сослуживцев?
— Как раз тогда мой отец стал окружным прокурором, если вы имеете в виду это.
— Ваша семья приобрела политическую известность?
— Да. Я не думал об этом, но полагаю, некоторые люди могли это делать.
— Еще один момент, Дэвид. Не послужило ли мотивом поступка Менди Джексон то, что ты ее отверг?
Дэвид, казалось, настолько искренне был озадачен, что я не сомневался: Генри никогда раньше его об этом не спрашивал.
— Я не уверен, что...
— Не делала ли она тебе когда-нибудь сексуальных предложений?
— Менди? Нет, никогда.
— Ладно. Тогда не пыталась ли она с тобой заигрывать? Не было ли с ее стороны каких-то слабых намеков на то, что она может испытывать к тебе определенный интерес?
Вид у Дэвида был такой, словно ему хотелось отозвать Генри в сторонку и поговорить об этом в частном порядке.
— Не было ничего подобного. Между нами существовали лишь чисто деловые отношения.
— Я передаю свидетеля обвиняющей стороне.
Это были слова, которые хочется услышать всякому обвинителю, когда подсудимый сидит в свидетельском кресле. Я взглянул на Нору, не удивившись, что и она ждала этих слов, смакуя момент. Есть так много факторов, удерживающих обвиняемого от дачи свидетельских показаний: это могут быть какие-то прежние судимости, о которых не хочется упоминать адвокату защиты, или то, что в показаниях обвиняемого нет необходимости и адвокат не хочет подвергать своего подзащитного перекрестному допросу, или же просто — подсудимый не является хорошим свидетелем. Лишь менее чем в половине процессов по уголовным делам обвинитель получает подсудимого для перекрестного допроса. Вести допрос обвиняемого, имеющего такие аргументы защиты, как Дэвид, — голубая мечта всякого обвинителя.
К моему удивлению, перекрестный допрос проводил Джавьер. Я перед этим даже не следил за ним. Позднее Дэвид сказал мне, что Джавьер сидел с озадаченным видом, прежде чем произнес свой первый вопрос.
— Какую денежную сумму требовала от вас Менди Джексон? — вежливо спросил Джавьер.
— Она не просила у меня нисколько, — ответил Дэвид.
Выражение удивления снова вернулось на лицо Джавьера. Я не мог видеть этого, однако я это слышал.
— Но мне показалось, что вы говорили, будто она пыталась шантажировать вас?