Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что, наверное, лучше было бы снять очки во время прослушивания; в них я ковыляла по школьному коридору, спотыкаясь, как древний пророк.
— С тобой точно все в порядке? — спросил староста и взял меня за руку, чтобы безопасно довести до дверей.
— В полном, — ответила я, наступив ему на ногу.
Большие двери распахнулись, и из них вылетела Дженни Пенни.
— Ну как? — нетерпеливо спросила я.
— Отлично! — Она выставила вверх сразу два больших пальца.
— Какую роль тебе дали?
— Осьминога. Без слов. То, что я хотела!
— А разве там есть роль осьминога? — удивилась я.
— Нет, — объяснила Дженни. — Они хотели, чтобы я играла верблюда. Но раз там были все животные по паре, значит, должен быть и осьминог.
— Нет, это в Ноевом ковчеге все были по паре.
— Какая разница? Тоже ведь Библия. Никто и не заметит разницы.
— Наверное, да, — решила я поддержать подругу.
— Я сама сошью себе костюм, — заявила Дженни, и я вдруг занервничала.
Я зашла в большой зал и с трудом разглядела пятерых сидящих за длинным столом людей. Лишь одно лицо выступало из темноты явственно, как лик всевидящего бога Гора: лицо моей старой учительницы мисс Грогни. Она утверждала, что рождественская пьеса — это ее «дитя», и хвасталась, что написала ее сама, совершенно забывая упомянуть при этом Луку и Матфея.
— Элеонор Мод? — спросил мужской голос.
— Да, — подтвердила я.
— Ты здорова?
— Да.
— И с глазами все в порядке?
— Да. — Я нервно поправила съехавшую набок оправу.
— Не дергайся! — взвизгнула мисс Грогни, и я удивилась, что она не добавила «богохульница».
— Что ты нам прочитаешь? — спросил мужчина.
— Что?
— Что ты подготовила для прослушивания? — осведомилась мисс Грогни.
Я не подготовила ничего, и меня неудержимо охватывала паника.
— Ну? — не унималась мисс Грогни. — Не тяни.
Я медленно шагнула к краю сцены.
В голове метались странные, разрозненные, ничего не значащие слова, и наконец некоторые из них сложились в единое целое и я узнала знакомый ритм. Всего его я не помнила, но это был любимый монолог Нэнси, и она повторяла его часто, как молитву. Сама я и половины из него не понимала, но надеялась, что комиссия поймет, поэтому откашлялась и объявила:
— Это из фильма «Завет»[5], героиню зовут Джеки. Я готова.
— Начинай, — скомандовала мисс Грогни.
Я глубоко вздохнула и раскинула руки:
— Знаю, что ты не заплатишь ни за туфли, ни за платье. А как насчет аборта, черт тебя подери?! Может, дашь денег хоть на бутылку джина?
— Хватит! — завопила мисс Грогни и направит на меня негнущийся палец. — Ты… замолчи немедленно!
Я стояла в почти полной, добровольно возложенной на себя темноте и слушала, как, сблизив головы, перешептываются члены комиссии. До меня долетали только отдельные слова: «интересно» и «хорошая мысль», но я так и не услышала долгожданных «Мария» или «Иосиф».
В тот вечер мать поставила на стол свою любимую керамическую кастрюлю и открыла крышку. Кухня наполнилась паром и ароматами лука, вина и мяса. Свет был выключен, во всех гладких поверхностях отражалось пламя свечей.
— Жаль, что мы не обедаем так каждый вечер, — вздохнул брат.
Он лишь недавно стал говорить «обед» вместо «ужин». Уже скоро он начнет употреблять словосочетание «высокая кухня».
— А потом можно устроить сеанс, — предложила увлекавшаяся тогда спиритизмом Нэнси, и мать, как бывало часто, строго взглянула на нее, словно говоря: «Не очень удачная мысль, Нэнси. Будь у тебя дети, сама бы сообразила».
— Что-то ты притихла, Элли, — повернулась мать ко мне. — У тебя все хорошо?
Я молча кивнула, опасаясь, что, если заговорю, слезы воспользуются этим и вырвутся наружу. Вместо этого я встала, пробормотала что-то о том, что «забыла его покормить», и бросилась к задней двери. Брат сунул мне в руку фонарь, и, захватив две морковки, я вышла в холодную ночь.
Дом снаружи был совсем темным, и поэтому казалось, что уже очень поздно. Деревянная стремянка у дома покосилась и в темноте притворялась странным горбатым скелетом. Весной ее доломают и разберут на дрова. По черной тропинке я подошла к клетке. Бог уже гремел металлической сеткой; его нос дергался, безошибочно, словно собачий, улавливая запах моей печали. Я открыла задвижку, и он запрыгал в мою сторону. Шерстка в свете фонаря отливала голубым и зеленым. Это была удачная идея Нэнси и моего брата: как-то во время скучных выходных они выкрасили его в два цвета, а потом фотографировались, водрузив кролика себе на головы. Бог любил позировать не меньше, чем Нэнси. Я подняла его и посадила себе на колени. Он был теплым и славным. Я нагнулась и поцеловала его.
5
Фильм «Завет» вышел в самом начале того, 1975 года и на какое-то время стал культовым, главным образом благодаря крайне откровенной сексуальной сцене в часовне. Поставил фильм режиссер Б. Б. Бэроул — молодой человек, созданный для славы, но предпочетший наркотики. —