Гугнивый попробовал проскользнуть в кабинет, но доктор остановился в дверях, загораживая проход.
— Ну так что, встречаемся? — крикнул через его голову браток.
Ольга, заметив, что он снова пытается войти, встала из-за стола и устремилась к окну.
— Я не то, что вы думаете, — воскликнула она. — Тем более у меня уже есть жених!
— Да чего ты перетрухала? Попочка мне твоя понравилась… — Гугнивый, отпихнув доктора, всё-таки ввалился в кабинет, дотянулся до её зада и, смачно причмокнув, обхватил пятернёй мягкую ягодицу. — Пухленькая, как раз в моём вкусе…
— Вы нахал! — закричал побледневший доктор, хватая его за куртку. — Попрошу вас немедленно удалиться! Немедленно!
— Мы ещё увидимся, куколка, — пообещал Гугнивый, выбегая из лаборатории вслед за напарниками.
Глава 11
Компания чуть ли не бегом пересекла больничный сад и расселась по двум «Жигулям», которые дожидались их за воротами.
— В Бутово едем! — крикнул Габай браткам, которые сидели в машинах. — Заводи моторы!
По дороге, давая выход скопившемуся гневу, он мял в руках пустую пластиковую бутылку и последними словами крыл Михалёва. Досталось и Пискарю, который, по его мнению, слишком легко поверил в бред про флюгер и втравил их в эту «туфту».
— Это был флюгер в пионерском лагере! — рычал главарь. — В пионерском лагере, обормот!
— Но у нас ведь на фазенде в Щербинке тоже флюгер… — оправдывался обескураженный Пискарь.
— Вот тебе флюгер! — Качок въехал ему кулаком в бок. — Четырех пацанов из-за тебя потеряли!
— Почему из-за меня? Все ведь поверили!
— Хватит, заглохните оба! — огрызнулся на них Габай. — И без вас тошно!
— Этот мозг в банке долго не проживёт, — шипел Качок. — Сыщем камни и хана ему. Гадом буду — хана.
Машины остановились на окраине просторного, заросшего кустами и заваленного мусором пустыря. Братки вылезли и направились к канаве, пересекавшей пустырь.
Кругом не было ни души. Вечернее солнце тонуло в свинцовой массе облаков. На горизонте маячили серые многоэтажки жилых кварталов.
По дну канавы струилась желтоватая водичка, вся в бурой пене от химических отходов. Бандиты прошли вдоль неё и остановились у круглой чугунной крышки, плотно лежавшей в земле. Все умолкли, невольно подумав о том, что под ней находится.
Тех кавказцев привезли сюда по предложению Папанина. Когда возник вопрос, куда девать трупы, Папанин сразу сказал, что надо ехать в Бутово. Спорить с ним и предлагать что-то другое никто не пытался. Все знали, что он мастак по части припрятывания. Укромных мест ему были известны десятки.
Габай некоторое время стоял, озираясь по сторонам. Потом кивнул двум молодым браткам — Роме и Коляну.
— Давай, открывайте.
Те сдвинули ржавую крышку в сторону. Из кромешной черноты на братков повеяло тяжёлым гнилостным запахом. Пискарь присел у края колодца и посветил захваченным из машины фонариком.
— Вон они, жмурики… — сказал он тихо. — Лежат…
— Сумки или пакета не видишь? — нетерпеливо спросил главарь.
Пискарь с минуту молча водил лучом по осклизлым кирпичным стенам и дну.
— Вроде что-то белеет… Похоже на пакет…
— Дай сюда, — Габай вырвал у него фонарик и сам склонился над колодцем. — Белеет, говоришь? Где?
— Вон там, справа.
— Где?
— Да вон, где голова.
— Что-то не вижу.
Над колодцем наклонился Гугнивый.
— Вроде, правда, белеет, — сказал он.
Качок, тоже всматривавшийся в слабое световое пятно, испускаемое фонариком, заявил:
— Пакет там вроде есть, но не белый, а чёрный. Лежит слева, у ноги.
Габай, отдуваясь, выпрямился.
— Надо спуститься и всё осмотреть. — Он взглянул на Коляна. — Не зассышь?
— Что я, жмуриков не видел? — с наигранной беспечностью ответил тот. — Слазаю в один момент.
Пискарь вручил ему резиновые перчатки и фонарик, и тот, держась за металлические скобы в стене колодца, быстро полез вниз.
Подумав, Габай отправил вслед за ним Рому.
— Ничего, вдвоем там поместитесь, — сказал он. — Одна голова хорошо, а две лучше.
Братки сгрудились у колодца и смотрели, как внизу прыгает свет фонарика, временами загораживаемый силуэтами спускающихся парней. Наконец Колян достиг дна. Фонарик почему-то погас и снова не загорелся. В ту же минуту из тёмной глубины донёсся чей-то негромкий возглас, а потом глухой звук, как будто что-то шлёпнулось в грязь.
Габай и его люди напрягали зрение, но разглядеть что-либо в кромешной тьме колодца было совершенно невозможно.