— Не трахнул тебя, значит? — смеялся Габай, отхлёбывая из чашки. — Вот нахал!
— Спешил, — со вздохом ответила женщина. — Как спрятал мешочек, сразу вниз побежал. Я ему кричу вдогонку: Славик, когда ж ты эту свою гадость заберёшь? А он только отмахивается. Скоро, говорит, заберу. Либо сам приеду, либо сына пришлю… Подумать только, как быстро летит время! — Она снова вздохнула. — У Славы есть сын! Ни разу его не видела. А вы видели? Наверно, похож на отца в молодости?
Габай поморщился.
— Да ничего похожего. Раздолбай, каких мало.
— Ах, что вы говорите… — Она подперла голову кулаком и задумалась, а потом засуетилась. — Что ж я так сижу. Разрешите, я поухаживаю за вами. Не ожидала, что вы сегодня придёте, а то бы купила что-нибудь посущественнее… Я тут, знаете, всё одна да одна. Только чаю попить, а больше мне ничего не нужно… — Она вдруг почему-то хихикнула. — Диету соблюдаю…
Габай вздрогнул. Что-то ему напомнило это хихиканье. Кажется, кто-то из его знакомых хихикает так же. Но он не стал напрягаться и вспоминать, а запихнул в рот остатки бутерброда и, запивая их чаем, проурчал:
— Да ладно, не суетись. Ничего не надо.
— А ведь мы с вами до сих пор не познакомились, — она приосанилась. — Аглая Львовна. Можете называть меня просто Глашей. У меня музейное образование. Гостям я всегда рада, особенно… — Она снова хихикнула и потупилась, прикрывшись концом шарфа. — Особенно мужчинам… А то здесь так одиноко, и сквозняки постоянно… А от мужчин, знаете, исходит тепло. Вот вы сидите передо мной, и мне так хорошо с вами. Вы весь лучитесь энергией… Этой энергии очень не хватает нам, бедным женщинам…
Габай заухмылялся, вытер сальные руки о штаны.
— Я чувствую, тобой надо заняться вплотную, милашка. Но сперва дело.
— Вы говорите совсем как Слава. Все вы, мужчины, одинаковы.
Он снова посмотрел на запястье.
— Уже почти восемь! Мы можем пропустить этот хренов зуб, а у меня нет времени торчать тут ещё два часа.
Габай встал, взял свечу и подошёл к скрипящему нагромождению шестерёнок и осей. Наклонился со свечкой к проёму, на который ему недавно показала Аглая, и вгляделся в него.
— Там что-то, вроде, двигнулось, но мешочка нет, — прохрипел он.
— Потому что ещё нет восьми часов. Подождите, когда ударят колокола. Я вам не сказала, что нам сделали колокола? Они звенели до тридцать второго года, а потом их сняли и часы так и шли без колоколов. Только при реставрации их снова поставили…
— Вот, опять двигнулось! — Габай вглядывался в тёмную глубь механизма.
— Это выступы ходят один за другим и при этом открывают как бы окошки, — объяснила она. — Мешочек Слава положил между выступами, в таком окошке…
— Окошке… Придумают же дурь… — Бандит опустился на здоровое колено и вытянул раненую ногу. — Подержи свечу, а то мне неудобно. Ближе её поднеси, чтоб в дыру светило…
С минуту он молчал, напряженно вглядываясь в тёмное пространство под шестернями. В глубине механизма снова что-то звякнуло и всё пришло в движение: дёрнулись какие-то рейки, качнулись оси, натянулись стальные тросы, что-то натужно заскрежетало, зашипело, и вдруг наверху, над самым потолком, гулко и немного надтреснуто прозвучал колокол. Ему откликнулось несколько других колоколов, выше тоном.
— Слышите? — с восторженным придыханием спросила Аглая, подняв палец. — Слышите? Они играют старинный гимн «Как славен наш Господь в Сионе»!
— Подыми свечу! — Габай едва не выругался. — Где мешочек? Ничего не вижу!
— Сейчас смолкнут колокола, большая шестерня повернётся ещё на один зуб и вы увидите, — ответила Аглая. — Прятать в таком месте могло прийти в голову только сумасброду, но ведь Слава и есть сумасброд. Надо же, что придумал!
В глубине механизма опять звякнуло.
— Всё, теперь смотрите! — воскликнула Аглая изменившимся голосом. — Смотрите внимательнее! Видите?
Бандит, почти не дыша, приник глазами к проёму под шестерёнками, в котором смутно виднелись какие-то оси и зубцы.
— Видите? — повторила она.
— Да, кажется, что-то вижу… Свечку придвинь!
— Мешочек должен показаться!
— Он там! — рявкнул встрепенувшийся бандит. — Точно! Это он!
— Вынимайте его, только осторожно, — заговорила Аглая почти в самое его ухо. — Не спешите, просовывайте руку медленно. Там всё металлическое, может поцарапать…
Весь дрожа от волнения, покрывшись липким потом, Габай просунул в проём сначала левую руку, но ему это показалось неудобно, и он просунул правую. Ему пришлось шарить вслепую, поскольку проём был настолько узок, что рука почти полностью загораживала видимость.