Он наклонился к самому лицу Габая. Тот смотрел на него полными ненависти выпученными глазами.
— Я, например, тебе всё прощаю. Много я мог бы тебе припомнить, но, вот видишь, прощаю. А ты мне? Прощаешь?
Габай, уже весь какой-то зелёный, сделал движение левой рукой, пытаясь схватить Михалёва, но движение было слишком слабым. Тот без труда отбил его руку и снова щёлкнул по носу.
— Вижу, братан, что прощаешь. По глазам вижу. Вот и хорошо. Так что, будем считать, эти деньги, сто пятьдесят тысяч, и камни — это подарок от тебя и твоей покойной братвы… Не сомневайся, денежки я потрачу с умом, — Михалёв, пройдясь, достал откуда-то из тёмного угла початую бутылку пива и уселся с ней на стул. — Они теперь законно мои, других ведь наследников нет… Хотя нет, вру, есть один, но ему недолго осталось. Щас ему оторвёт руку, и он загнётся… — Михалёв отпил из бутылки. — Интересно посмотреть, сколько ещё он протянет. Будь здесь тотализатор, я поставил бы «штуку» баксов на десять минут. Пожалуй, даже на восемь…
Габай с трудом, сквозь подкатывающую черноту обморока, воспринимал смысл того, что говорил Михалёв. Его переполняла боль. Она пульсировала в руке, в мозгах, во всём теле, мешала сосредоточиться, и он лишь тупо смотрел на расплывающуюся, едва видимую в потёмках нелепую фигуру в длинной юбке, которая сидела или расхаживала, размахивая руками.
— … А я поначалу не верил, что дело выгорит, но Лёнька меня убедил. Сказал, что всё сделает так, что хоть кто поверит. Он мастер на такие выдумки. Вытащил из черепа какого-то бомжа мозги и пустил их плавать в аквариум, меня в ассистентку свою превратил, в Оленьку… — Михалёв засмеялся. — Я сидел у него в кабинете и слышал, как он вдувал вам в уши про свои гениальные эксперименты, а вы, как последние лохи, смотрели на мозги в аквариуме и верили… Вы ведь не с мозгами разговаривали, козлы, а со мной! Я из соседней комнаты по передатчику с вами базарил. А вы ведь думали, что это безголовый жмурик с вами треплется, да?
Габай в последнем, отчаянном усилии попытался выдернуть руку, но это привело к лишь тому, что кровь из-под механизма засочилась ещё сильнее. Она уже стала сочиться по его руке, заливая рубашку.
— Я вижу, тебе жарко. На, освежись… — Михалёв вылил остатки пива на его голову. — Попей пивка в последний раз…
Глаза Габая выпучились, ноздри раздулись. Он дышал так глубоко, что сотрясалась грудь.
— Я догадывался, что вы рано или поздно узнаете, кто погиб в «Вольво», — громкий голос воскресшего мертвеца отдавался в голове главаря гулом отбойного молотка. — Поэтому мы с Лёней и затеяли эту авантюру. А вы купились. Поверили, что камни с бабками лежат на крыше под флюгером. А потом поверили, что они в колодце… — Михалёв со смехом наклонился к лицу бывшего главаря. — Вообще мы зря послали вас к флюгеру, надо было сразу послать вас в автосалон, там перекрошили бы вас всех скопом, и все дела. Ведь когда вы, лопухи, залезли в салон, откуда, по-вашему, появились пацаны Угольника? А? Откуда? Кто им стукнул, что вы сейчас там? А стукнул им неизвестный доброжелатель, то есть я. И все вы попались в мышеловку… Мы с Лёнькой рассчитывали, что перемочат вас всех, но ты, Габайчик, шустрый оказался. Как тебе удалось смыться?
Губы Габая что-то прошептали.
— Что? — Михалёв наклонился ниже. — Голос, что ль, потерял?… Тебе, братан, крупно повезло, что ты слинял оттуда. Там много народу в пожаре полегло. Мы, когда узнали, что ты выжил, были даже в небольшом шоке, особенно Лёнька, честно тебе скажу. Мы ведь думали, что всё, игра закончена. Пришлось опять ломать голову, куда же тебя послать получше, чтоб на этот раз мочкануть наверняка, с гарантией. Лёнька вспомнил про часы в башне. Он и тайник в них придумал, куда твою лапу должно затянуть. Очень он хотел посмотреть, как её будет затягивать, а ты будешь корячиться от боли… Жаль, не доставил ты парню такого удовольствия…
Шестерня снова провернулась, и раздался хруст ломаемых костей, на этот раз громкий, отчётливый.
— Ааааа!… — завопил обезумевший от боли Габай и замолк.
Он уже не мог вопить, только хрипло дышал, всем телом прильнув к часовому механизму. Кровавая лужа, вытекавшая из-под механизма, становилась всё больше.