Стиснув кулаки и зубы, он пошел к дому и увидел на парадном крыльце жену. Катя была тихая, трезвая, с чистым, не заплаканным лицом и единственным неестественным для нее предметом — дымящейся сигаретой между длинных, тонких пальцев.
— Что ты бродишь? — спросила как ни в чем не бывало. — Иди домой.
— Маше звонила? — Он сел на мокрые ступени.
— Она звонила сама…
Зубатый отнял сигарету у жены, затянулся и швырнул в лужу.
— У нее все в порядке?
— Какой там порядок, если погиб брат? — В голосе жены сразу послышались слезы и, пожалуй, впервые за последнее время он почувствовал к ней жалость.
Дочь отправили к мужу в Коуволу чуть ли не насильно, после похорон Саши они с женой ревели с утра до ночи, беспрестанно заводя друг друга, и этот траурный тандем пришлось разорвать на третьи сутки, чтоб не сошли с ума. Возле «горячего» финского парня со слоновьим спокойствием Маше было бы лучше, чем с матерью-неврастеничкой.
— Давай позвоним, — мирно предложил Зубатый и принес из передней телефонную трубку.
— Зачем? Там уже ночь!
— Мне просто хочется поговорить с ней.
— Возможно, Маша уснула. Не нужно будить и напоминать!
— Тогда поговорю с Арвием.
— Ты никогда не разговаривал с ним…
— А сейчас хочу! — не сдержался он: — Ты что, запрещаешь говорить с зятем?
— Не запрещаю, пожалуйста, — Катя уже заводилась на слезы. — Но он не говорит по-русски!
Зять принципиально не учил языка, не понимал ни слова, хотя два года занимался бизнесом в России, и, когда приходил в гости, сидел, как чурка, хлопая остекленевшими глазами. Но оставалось легкое подозрение, что Арвий многое понимает и хитрит, прикидывается, чтобы послушать, как о нем будут говорить в семье Маши, особенно ее высокопоставленный отец, ибо стоило ему открыть рот, как зять начинал прислушиваться.
— Успокойся! — буркнул он. — Звонить не будем.
— Погоди! — спохватилась Катя. — Почему тебе вдруг приспичило звонить? Ты что-нибудь слышал? Знаешь?
У него уже не было настроения рассказывать ей о ненормальной старухе, хотя на мгновение захотелось поделиться с женой и обсудить, почему совершенно незнакомый человек бросил ему малопонятные и страшные обвинения.
— Ничего я не слышал, — отмахнулся Зубатый. — Пойдем ужинать, выпьем по рюмке…
— Толя, ты что-то не договариваешь! О чем ты хотел говорить с Машей?
— Да ни о чем!
— Тогда почему спрашиваешь, все ли в порядке? У нее должно что-то случиться?
— Ну с чего ты взяла?! С чего?
Она ответила текстом из какой-то пьесы:
— Материнское сердце не обманешь…
— Сегодня на Серебряной подошла какая-то старуха, — неожиданно для себя признался он. — И напророчила… В общем, все это ерунда.
— Постой, что она напророчила?
— Да она больная, сумасшедшая! Не стоит обращать внимания…
— Заикнулся — досказывай! Что ты скрываешь от меня? О Маше говорила?
— Нам нужно беречь ее…
— От чего?
— Толком не понял. Несла какой-то бред…
— Найди эту старуху и спроси! Неужели не понимаешь, как это важно?
— Хорошо, найду и спрошу! — рассердился он. — Хватит об этом!
— Почему ты на мне срываешь зло? Почему все время кричишь на меня?
Зубатый промолчал, а Катя вновь стала плаксивой и жалкой.
— Я теперь стану думать о твоих словах… Как бы с Машей ничего не случилось.
— Думай! — бросил он, отворяя двери. — Мне уже отсекли правую руку…
У Зубатого язык бы не повернулся впрямую обвинить ее в чем-то или хотя бы высказать претензии, однако он считал жену виновной в том, что произошло, и считал так давно, еще до гибели Саши, когда она втянула сына в театральную богемную жизнь и отняла последнюю возможность пробудить в нем мужской характер. Да, здесь медвежью услугу оказал знаменитый Ал. Михайлов; одной матери вряд ли бы удалось согнуть упрямого, себе на уме, сына, а этот респектабельный, всемогущий барин и органичный актер играючи убедил парня, что у него явный талант лицедея. Просто мужик приехал в провинцию, расслабился, а тут еще встретил свою ученицу, вспомнил что-то из молодости, и ему захотелось побыть немного широким и благородным. Разумеется, Катя цвела и пахла от радости, а Саша сдал карабин и почти перестал разговаривать с отцом, и однажды, когда Зубатый собирался на охоту, открыл дверь к нему в кабинет, понаблюдал, прислонясь к косяку, и обронил фразу, почти скопированную у режиссера:
— Убивать для развлечения — средневековье, папа.