Не так давно в этих землях новые всадники появились, очень непривычного вида. Небольшого роста, широкоплечие и кривоногие, они сильно отличались от массагетов и исседонов, издревле кочевавших в Великой Степи. Непривычны были и их лица — плоские, с приплюснутыми носами и раскосыми глазами. Но самое главное отличие было в другом. Их детям, особенно из благородных родов, сдавливали голову бинтами и дощечками, и их череп становился длинным и вытянутым вверх и назад. Данияр видел их лишь однажды, в кочевье знакомого рода, и остался под впечатлением. Редкостные уроды оказались умелыми и могучими воинами, которые могли стрелять на полном скаку, а свесившись с коня, поднять с земли шапку зубами. Короткие кривые ноги искупались чудовищно сильными руками и могучими шеями. На своих маленьких мохнатых лошадках гунны могли скакать сутками, на них они ели, и даже спали. Ни один гунн не ходил к соседней юрте своими ногами, он обязательно ехал на коне. Этот народ уходил на запад из мест, где стало очень холодно и сухо, и гнал перед собой иные племена, о которых тут даже не слышали. Сначала те племена вырезались, потому что они были ослаблены войной со злобными захватчиками, но вскоре те появились сами, и в степи все поменялось. Старые роды пошли под пришельцев, потому что те были куда сильнее и многочисленнее. Лучшие кочевья от Енисея до Яика уже были заняты длинноголовыми, а теперь они подошли к берегам Волги, где для коней и баранов было полное раздолье.
Его караван нагнали знакомые кутигуры, с их племенем он торговал не один раз. Старый глава рода хмуро посмотрел на Данияра, и бросил:
— Шел бы ты назад, купец. Тут сейчас все по-другому. Я не дам даже клок шерсти за твоих верблюдов, товар, да и за твою жизнь тоже.
— Можно, я пойду с тобой, почтенный Кульпа? — спросил Данияр. — Я подарю тебе прекрасный нож из самой Мараканды. Тут такого ни у кого нет.
— Хорошо, можешь идти с нами, но я тебя предупредил, — смягчился степняк.
— Вот спасибо, — обрадовался купец. — А что поменялось-то, почтенный? Я и не понял ничего.
— Новые люди пришли сюда, купец, — хмуро ответил старик. — Наши воины куда слабее их, да и число их просто огромно. Я никогда не видел, чтобы столько людей и стад шло по степи. После них там даже колючки не растут. Они заняли лучшие земли, и не чтут старые обычаи. Ты хочешь торговать с ними? Не думаю, что у тебя получится. Для них унизительно покупать что-то, они считают достойным только отнять. Это не люди, это степные волки.
— А куда идешь ты, почтенный Кульпа? — поинтересовался Данияр.
— Меня позвал их князь — Баламир. И позвал с воинами. Мы идем в большой поход, купец.
— Куда идете? — у Данияра расширились глаза. — На других степняков? Будете забирать новые пастбища?
— Нет, мы будем превращать в пастбища земли Империи.
Несмотря на имя, Айдана целомудренной не была. Да и как ей остаться, если в восемнадцать ее продали, как овцу, степнякам. Красотка с густыми волосами до пояса и огромными глазами сразу же попала в юрту вождя кутигуров, и стала его наложницей. Знали бы родители, что дочь, чье имя было символом женской чистоты, превратится в подстилку для немытого, пропахшего костром и конским потом кочевника. Но в степи уже были другие повелители, и кутигуры жили в страхе, что потеряют свои земли. Они согнули спины перед захватчиками, в робкой надежде уцелеть. Могучий хан Баламир подминал под себя степь, разрастаясь людьми и землями. От Енисея до Итыля, что согдийцы называют Волгой, ему покорились все народы. Его ждали и тут, ведь он лично приезжал в каждое племя, чтобы выслушать слова покорности и заглянуть в душу своим новым подданным. Когда страшные воины с уродливыми черепами появились у них в кочевье, Айдана состроила глазки хану, и на следующий день уже ехала в кибитке его рода. Легче легкого!
— Ты! — воин из ханской охраны указал на нее плетью. — Вечером придешь к хозяину. Он сказал. — И ускакал дальше.
Гунны были немногословны. Пустая болтовня считалась недостойной воина. И это Айдана в полной мере оценила, когда вечером робко зашла в юрту Баламира. Он без лишних разговоров бросил ее на кошму, задрал платье и грубо овладел ею, не обращая внимания на то, что ей было больно. Через пять минут он довольно отвалился в сторону, а ей сказал всего одно слово: