И он шагнул было прочь, но тут же подскочил на месте, как ошпаренный. Из ниши, скребя по каменному полу когтями, выползло что-то черное, изможденное, с длиннющими, проступившими сквозь кожу, зубами. Тело существа напоминало панцирь черного омара, густо покрытый лаком.
— Испугались? — усмехнулся Пирогов. — Я тоже в первый раз шарахнулся, как лошадь перед запаленным фитилем. А сейчас ничего, привык. Это фанатики религиозные.
— Из Африки, очевидно? — спросил Ильич, с опаской подбирая ноги.
— Нет, нет, из Азии — японцы, школа сингон. Монах Кукай основал. У них, представьте, такая навязчивая идея — сделать из себя мумию еще при жизни, своими же руками. Для этого монахи сингон едят крайне мало и только пищу, исключающую крахмал, а пьют исключительно сок смолистого дерева. Изможденному организму ничего не остается, как перейти на потребление собственных тканей. Уже полумумиями они берутся медитировать — и незаметно переходят в мир иной.
— Отчего ж так черны?
— Смола-с. И еще лак, которым их покрывали после смерти для пущей сохранности.
«А вот такие индивидуумы нам нужны! — с облегчением подумал Ильич. — Бесценное подспорье. Если хорошенько прочистить им мозги, можно опереться на них так же спокойно, как на латышских стрелков. Надо только повернуть их фанатизм от бога в сторону революции, а уж жертвовать собой ради идеи они и так умеют».
— А с самим Кукаем нельзя познакомиться поближе? — спросил он вслух, понимая, что если что — лучшей кандидатуры для начальника загробного ЧК и не придумать.
В замешательстве покачав головой, Пирогов сказал, что с монахами сингон никогда не общался. И вообще им надо торопиться — мест в камерах, возможно, уже не осталось. Повинуясь его указаниям, Ильич прошел еще немного вперед, до проема в стене и пригнул голову, чтобы пролезть в чрезвычайно узкий коридор.
— Отсчитываете ровно 23 шага, — предупредил хирург, — после чего сразу поворачиваете вправо. Умоляю, будьте предельно точны. Впереди — смертельная ловушка.
Глава 14. Распальцовка по понятиям
Коридор оказался скорее шахтой, круто ведущей куда-то вниз. Настороженный Ильич сначала шарил по стене рукой, потом нащупывал пол ногой — так что продвигались они довольно медленно. Тишина вокруг царила запредельная, звенящая: такой Ленин не знавал даже ночью в Траурном зале.
— Двадцать один, двадцать два, — отсчитывал в самый его затылок Пирогов. — У вас двадцать третий шаг, дальше не ступайте, там бездонный колодец! Поворачивайте в проход.
И опять они тащились, как два беспомощных слепца, по невидимой стенке, на этот раз куда-то вверх.
— Понастроили ловушек и обманных ходов для расхитителей гробниц, а план, вообразите, за давностью веков утеряли, — жаловался Пирогов, учащенно дыша. — Вот и приходится брести почти наугад. По моим расчетам, за следующим поворотом погребальные камеры должны бы и начаться. А ну коли нет? Как будем выбираться из этих пирамидных недр?
К счастью, его опасения оказались напрасными. Едва повернув, они увидели впереди широкую щель, из которой бил свет, и услышали громкий нахрапистый голос, интонации которого показались Ильичу смутно знакомыми. Через десять шагов выяснилось, что свет исходит из щели в проеме, неплотно задернутом не первой свежести занавеской, украшенной многочисленными крестами в кругах.
— Ты на кого наехал, мудило тряпошное! — неслось из-за занавески. — Ты на папу наехал? Предъявы кидаешь, а за руку меня ловил? Играй, сявка, или на бинты расшелушу. Ходи давай…
Уголовный, — мгновенно оценил обстановку Ильич и поморщился. Уголовных он не любил. Последний раз пересекался с этой публикой в 1895-м, на пересылке. Но вот сидеть вместе — спасибо товарищам по партии! — не довелось. Как политическому со средствами, Ленину всякий раз удавалось выбить себе уютную одиночку. Он даже подумал, не стоит ли поискать на ночь другого пристанища. Это, судя по всему, было небезопасным. Но Пирогов сзади деликатно тронул за плечо, и Ленин нехотя ступил внутрь.
Погребальная камера оказалась немаленькой. С потолка низко свешивалась жарко пылающая жаровня, вдоль стен тянулись двухярусные нары с водруженными на них саркофагами. Мумий эдак на сорок, прикинул на глазок Ленин. В ближайшем ко входу углу стоял каменный сфинкс, которого он сперва ошибочно принял за парашу. В центре помещения красовался массивный, изъеденный временем гранитный стол, за которым азартно резалась в карты группа товарищей.
Верховодил ею, судя по всему, наглухо обритый гражданин в синем спортивном трико, спортивных же тапочках и похабнейшего вида малиновом пиджаке, накинутом прямо на голое тело. На шее у него болталась толстая, как ошейник, золотая цепь.