- На, держи, ефрейтор. Негоже босиком по снегу бегать.
Соня нерешительно взяла один сапог и осмотрела со всех сторон. Внутри темнели кровавые пятна, на голенище было несколько дырок от пуль.
- Чьё это? - сглотнув, спросила она и подняла на Худокосова испуганные глаза.
- Фрица какого-то, - безразлично пожал плечами тот. - У самого окопа гада подстрелили. Полз с колотушками сюда. Не пропадать же таким добротным сапогам, вот и сняли.
Соня всхлипнула. Вдруг поднялась волна ужаса, такого сильного, что она чуть было не закричала в голос и отшвырнула от себя сапог.
- Я не надену это, - лихорадочно прошептала она. - Ни за что!
И отодвинулась в сторону. В горле нестерпимо запершило, на глазах выступили слёзы.
- Дура! - ругнулась Зоя, подняла сапог и, решительно шагнув к Соне, схватила её за ногу. - Дура ты!
Она принялась заталкивать её ногу в сапог. Соня беззвучно заплакала и попыталась отпихнуть Зою, но та силком натянула на неё немецкую обувку и сердито сверкнула глазами.
- Какая разница, чьи это сапоги? - прикрикнула она. - Всё лучше, чем босиком!
Худокосов одобрительно кивнул:
- Это ещё что, ефрейтор. Мы, бывало, на немецких трупах спали. Положим их так, в рядок, и ложимся сверху. - Он горестно усмехнулся. - Лучше, чем на голой-то земле. Летом ещё куда ни шло на земле спать, а зимой...
Соня поджала пальцы на ногах. Оин понемногу начинали согреваться - обувь для своих солдат немцы делали на совесть, но её всё равно била мелкая противная дрожь. Она знала, что война - это другой мир, но даже представить себе не могла, что настолько. Всё вокруг изменилось до неузнаваемости, и Соня не представляла, что теперь с этим делать.
Спали они с Зоей под немецкой шинелью, прижимаясь друг к другу. Связист уснул прямо за столом, уронив голову на руки, и его место занял другой солдат - такой же измученный и измотанный. Всю ночь сквозь сон Соня слышала "я ромашка, я ромашка, держу оборону, жду подкрепления". Лемишев несколько раз приходил в себя и просил воды, но навряд ли понимал, где находится. Соня приподнималась на локте и поила его из горлышка фляжки, а потом снова проваливалась в глубокий сон.
Когда на небе занялся бледный зимний рассвет, в блиндаж на куске парусины занесли раненого солдата и положили на притоптанный земляной пол у стола связиста. Майор куда-то подевался, и в блиндаже были только Соня, Зоя, Худокосов и связист. Снаружи строчили выстрелы, грохотали взрывы. Худокосов сидел на лавке, прижимая к плечу окровавленную руку, губы его были белыми, как лист пергамента.
Соня села и затормошила Зою за плечо. Та нехотя подняла веки.
- Что, уже надо идти?
Соня мотнула головой и встала. Холод тут же схватил её в свои объятия, но она не обратила на него внимания и, наспех пригладив растрёпанные волосы, спросила:
- У тебя спирт и перевязка ещё остались?
- Вроде, - хриплым со сна голосом ответила Зоя и потянулась к своей сумке.
Соня спала урывками, но всё же сумела отдохнуть. Рану саднило и жгло, но она чувствовала прилив новых сил. В блиндаж, устало пошатываясь, ввалился майор и рухнул на лавку. Плечи его тут же ссутулились.
- Товарищ майор, потери четыре человека, - отрапортовал Худокосов, тяжело поднявшись на ноги. - Трое убитыми.
Майор поднял на него глаза.
- А ты?
- Со мной всё нормально, я в строю, - ответил Худокосов и рухнул на пол.
Соня подскочила к нему и торопливо расстегнула ватник на широкой груди. Рана была не опасной, но кровопотеря - большой. Губы Худокосова побелели, щёки и глаза ввалились. Зоя выудила из сумки моток тряпок и кусок жёлтой ваты. Соня отёрла рукавом пот с его лба и легонько подула на лицо, пока та перематывала рану.
Никто не разговаривал. Даже связист затих, только трещала тихонько рация. Кто-то торопливо пробежал мимо входа, и снаружи раздался крик:
- Волчко, слева, слева заходят! Волчко!..
И снова застрочили выстрелы.
Зоя порвала зубами край тряпки и завязала крепким узлом. Соня тем временем расстегнула гимнастёрку на другом солдате. Ранения у него было два, в плечо выше и ниже ключицы. Кровь вытекала толчками - значит, задело артерию. Соня торопливо огляделась в поисках хоть чего-то, чем можно было перевязать рану, но ничего подходящего в блиндаже не имелось. Тогда она скинула шинель и быстрыми движениями вытянула из брюк край заправленной туда сорочки, которую мама сунула ей в вещмешок, когда она уходила на фронт.
Ткань не хотела рваться. Соня с яростью дёрнула широкую полоску ажурных кружев. Нитки не выдержали и треснули, и она одним движением отодрала кружева от края, а потом принялась за шов самой сорочки. Наконец он поддался, и Соне удалось оторвать ещё одну полоску ткани.
"На совесть мама сшила!" - думала она, раздирая сорочку на длинные полосы. Зоя выхватила у неё кружева, приложила к ранам кусок ваты и ловко перевязала.
- Никогда бы не подумал, что моих бойцов будут женскими кружавчиками обматывать, - пробормотал майор.
Соня откинула назад прядь волос и повернулась к нему.
- Товарищ майор, разрешите представиться?
- Оставь, сестричка, - устало отмахнулся тот. - Какая уже разница. Просто имя скажи.
- Соня, - смутилась она и всё же добавила: - Санинструктор пятьсот восемнадцатого мотострелкового.
Немецкую атаку удалось отбить, но боеспособных солдат оставалось всего пятеро, а связи всё так же не было, как не было и патронов. В блиндаж заглянул солдат и доложил, что воевать нечем.
- Осталась одна лента, - сказал он. - И два снаряда. И ещё гранатка... в кармане у меня. На пару фрицев хватит.
Майор, казалось, даже не услышал его слов. Проснувшийся связист опять уселся за стол, нацепил наушники и забубнил:
- Я ромашка, я ромашка, держу оборону...
Соня выглянула из блиндажа. Солдаты сидели прямо на мёрзлой земле на дне окопа - молча, не смотря друг на друга. В небе висели мрачные серые облака, а посреди белого поля словно могильная плита возвышался бетонный дот. Соня несмело подошла к солдатам, без слов опустилась рядом. Они встрепенулись, и гнетущая, тяжёлая атмосфера безысходности на миг рассеялась.
Соня смотрела на их усталые, измождённые, перепачканные землёй лица, и ей хотелось плакать. Она считала, что война для всех одинаковая - и для тыловиков, и для фронтовиков, и для них, медработников, но сейчас понимала, как была не права, как ошибалась. Здесь, у кромки леса на берегу Волги, война оказалась совсем другой - по-настоящему страшной. Здесь над каждым стояла смерть. Здесь витал её дух - кровавый, бескомпромиссный и кровожадный. Соня искренне хотела помочь каждому, кого видела перед собой, но ничего не могла сделать. Даже поддержать словами и то не могла, потому что у самой не осталось никакой, даже самой маленькой надежды, которой она могла бы поделиться с этими измотанными бойцами.