Рая, действительно, была очень симпатичной и милой девушкой, добродушной, приветливой. Странно и непонятно, почему ребята не замечали ее.
По-моему, она с самого начала знала, что уедет из СССР, поэтому не очень и старалась ни в учебе, ни в устройстве личной судьбы. Сейчас она занимается страхованием, живет в Нью-Йорке, хотя сына устроила в Москве. Его бизнес — производство соленых сухариков к пиву. Объездив весь мир, повидав все известные курорты, развитые и не очень развитые государства, Рая сказала, что лучше и величественнее Москвы в мире города нет. В Москве чувствуется древняя Русь, душа народа, а остальные столицы — просто большие красивые города.
Ближе и дольше чем с другими сокурсницами я общалась с Любой Малышко из Синельниково. В какие-то годы мы жили в одной комнате общежития. Люба и теперь — это не человек, это неиссякаемая энергия, непрерывная рационализация и научная организация труда, полезные и бесполезные инициативы, закручивание своего окружения в циклон, неостановочный бег за впечатлениями.
Люба работала учителем математики, живет в Синельниково.
Амуры и сатиры
Еще их нет…
Лет до 14-ти обо мне можно было сказать одно: дурнушка. Мама моя была строгих моральных правил и не одобряла легкомысленную детскую моду с короткими платьями на завышенной кокетке, из-под которых виднелись коленки. И чем старше я становилась, тем мера ее строгости усиливалась. В подростковом возрасте она одевала меня по взрослому образцу, а когда я сопротивлялась, то объясняла, что покупает и шьем одежды на вырост. Мои платья были отрезные в талии с юбкой клиньями и имели длину ниже колен. На все сезоны бабушка Саша шила их из штапеля, на резинках в поясе и рукавах. Видимо, уже тогда у меня были проблемы со здоровьем, так как эти резинки мешали дышать. После первой же стирки я их вынимала и выбрасывала, мотивируя тем, что они мешают утюжению. Если недостатки кроя бабушка скрывала за драпирующим эффектом, достигаемым за счет этих резинок, то можно представить, как выглядели платья без них: низ юбки становился неровным и перекошенным, срезы рукавов — волнистыми. Вместо теплых вязаных кофт я носила дамские жакеты, перешитые из маминых девичьих костюмов. А зимнюю обувь заменяли клееные резиновые сапоги типа бахил, бесформенные и страшненькие.
Редко мне перепадала готовая одежда, хорошо сидящая на фигурке. Например, в какой-то особенно удачный и дружный период нашей жизни, году в 1954–1955, мама купила всем нам, и себе в том числе, одинаковые трикотажные свитера в клетку, с густым начесом, теплые, добротные, застегивающиеся у горловины на молнию. Себе и папе — сдержанных серо-бежевых оттенков, а нам, детям, более яркие. К сожалению, я быстро из него выросла, и больше никогда и ни на ком не видела таких. Еще помню, как она впервые одела всех в войлочные комнатные туфли. Мне достались оранжевого цвета, аккуратненькие по фасону. Я на них не могла насмотреться, так они ладно сидели на ножке. Даже хотелось в них ходить на люди.
Конечно, видя, что другие девочки одеты лучше, я зажималась, избегала людей и уклонялась от общения с подругами, считая себя просто огородным пугалом. К тому же у меня была большая голова, которую хотелось спрятать под волосы, а мама не разрешала остригаться и зачесывала меня гладко, выставляя эту голову напоказ во всей красе.
Ну какие могли быть мальчики или амуры?
И все же однажды, будучи в шестом классе, я нашла под партой открытку с нежными признаниями и без подписи. Обведя взглядом соучеников, обнаружила мальчика, необыкновенно сосредоточено рассматривающего голую поверхность парты, уши которого горели красным. Изредка он поворачивался и смотрел в мою сторону. Тогда я видела его пунцовое лицо. Это был Коля Белоцеркивец, тихий троечник, не обращавший на девочек внимания.
Чего он от меня ждал? Я промолчала.
Летом я чувствовала себя немного увереннее, привлекательнее. На лето мама покупала мне красивые туфли, босоножки, которые я любила и берегла, да и ситцевые платья позволяла подшивать до желаемой длины.
Николай
В летние каникулы у подростков был свой вечерний выход — в школьный клуб, где в большом зале стоял единственный на все село телевизор. Там завязывались симпатии, возникали романы, оттуда мальчики провожали нас, девочек, домой.
Мечтой девчонок был Василий Буряк, записной троечник годом старше меня, улыбчивый бездельник с лукавым взглядом. Он, возможно, не был так уж хорош собой, но они не обращали внимания на его выгоревшее веснушчатое лицо с небезупречными чертами, бесформенный влажный рот и рыжеватые волосы. Гораздо больше их впечатляло, что он был высок, строен, поразительно красив в движениях, пластичен, к тому же синеглаз и кудряв. Девчонкам все в нем нравилось, подаваемое вовне с ленцой и барственной небрежностью. Мои подруги тоже вздыхали по нему. Но он был занят Людой Стеценко, еще бы — первая школьная певунья, да и собой хороша. Зато Коля Горбашко, его друг и одноклассник, тень и двойник, всегда находящийся рядом, как паж, раз и два вынужденно сопровождавший меня домой, потому что я следовала за Людой, а он — за Василием, проникся ко мне симпатией.