Возможно, так же — от слова! — возникла музыка, когда говор птиц назвали песней, а шум дубрав — мелодией. Вначале было слово, имя, обозначение. Не о создании ли языка, а через него и всего сущего, говорится в Библии — Бог создал мир за семь дней? Создал — значит, обозначил, дам имена, проявил в сознании!
И я создавала свои миры, колдовала вслух. Если мои чары не оценивались, значит, мой слушатель стоял под моей горой, ибо выше слова и мысли — только Бог. Каждый человек — гора, и может слышать и понимать равновершинного с ним, равновысокого.
С Сашей не надо было много говорить — он понимал меня с полуслова, и лишь со снисходительной улыбкой наблюдал мои логические кульбиты. Они ему нравились, они его умиляли, они в нем пробуждали движения другого языка — звукового. Казалось, он мои словесные эскапады переводил на свой язык и блаженствовал в их гармонии.
Василий? Может, и понимал что-то, но не выходил на ту же волну, не умел плыть по ней, удерживаться в ней. Слушая, он расширял глаза, восклицал: «Вот здорово!» — и было видно, что это наигранность, на самом же деле все прошло мимо него. А кому хочется выступать перед публикой, не понимающей действа, замечающей только внешние эффекты? Никому.
Юра — не знаю. Он молчал, причем всем собой, во всецелостной зачехленности, до сих пор неразгаданной мною. Но в его молчании не было позы и всегда чувствовалась скрытая содержательность. К тому же он оставался рядом, следовательно, — впитывал, грелся, принимал. Ему это было просто нужно, я — нужна.
Замужество
Поэтому 26 апреля 1969 года я вышла замуж за Юрия Семеновича Овсянникова — соученика по университету, давнего проверенного друга.
Он говорит, что помнит меня с первых дней, как только начались занятия и мы увидели друг друга. Да, именно как он и рассказывает, на мне были белая в синюю вертикальную полоску кофта из трикотажной вискозы и красивый кофейного цвета шерстяной сарафан.
Моя же память сохранила другое: еще непривычное для сознания состояние студенчества, первый курс, прозрачно-дынное начало октября 1965 года… Мы всей группой живем в одиноком домике, затерянном в херсонских полях, работаем в тамошних колхозах на уборке арбузов и томатов…
Однокурсники попросили меня — нет, скажу прямо: принудили! — работать кухаркой, поэтому я видела их только в свободное время. Кому-то могло показаться, что заниматься готовкой еды — чудное везение, ибо не надо работать на поле. Но это иллюзия от непонимания. На самом деле из-за ежедневной работы в две смены у меня лично не оставалось времени на отдых и нормальный сон, даже когда соученики распевали песни под гитару, я работала. Мне приходилось вставать раньше других, чтобы приготовить завтрак, и засыпать позже всех, чтобы убрать стол и вымыть посуду после ужина…
В одно из утр (сумеречная рань, прохладно и хочется спать), когда готовился завтрак, мне понадобилось выбежать на улицу. В коридоре нашего жилища я столкнулась с ним, этим мальчиком. Он возвращался с улицы и был слишком серьезен, неулыбчив, даже хмур, как казалось, не в духе. Густым красивым басом высказал, уж не помню какие, претензии — в коротких фразах, резковатых, четких. Я отвечала примирительно. Как оказалось позже, он — наш староста, а я об этом не знала. Говорил он, видимо, что-то касающееся всех — отчитывал, поучал меня, наставлял? Речь его — безукоризненно русская, не как у местных, где присутствовал южнорусский акцент, — приятно поразила меня. Да и виду он был типично русского: среднего роста, коренастый, уверенный в движениях. Одежда его в тот период: кирзовые сапоги, дешевый хлопковый свитер из когда-то синих выгоревших ниток, картуз — точь-в-точь, какие носили славгородские рабочие. Помню, у меня мелькнуло удивление и мысль: во как! — к нам поступают ребята из кондовой России.
И опять я надолго потеряла его из виду — скромно державшегося в сторонке, серьезного намного больше балагуров и любителей побузить да попеть дворовые песенки.
Потом видится аудитория, небольшая — на десяток парт, с окнами во двор. В аудитории разместилась только наша группа, идет семинар по аналитической геометрии, из материала — что-то математически сложное, абсолютно новое, начитанное в недавних лекциях. Ассистент (имя забыла, помню — женщина) пишет на доске условие задачи, которую надо решить. Мы же, студенты, переглядываемся, шушукаемся, лишь немногие склонились над тетрадями и пишут. Видя такое, ассистент вызывает к доске парня, в котором я не то, что не узнаю своего собеседника в раннем херсонском утре, а не соотношу его с тем ворчливым крепышом. Словно впервые слышу имя, произнесенное ассистенткой, она говорит: