Вопрос об отношении к родителям, об обязанностях детей перед ними — это вопрос меры вещей, сотканной из морали, традиций и здравого смысла. Человек тем больше человек, чем сильнее он любит своих родителей, наставников, воспитателей и на деле заботится о них.
Родители раздвигают время нашей жизни вглубь, они — закрома нашей памяти, наш дальний космос и они же — сторожевые на подступах к нему. Не зря, пока живы родители, мы чувствуем себя и богаче, и защищеннее. Значит, старшие, так прекрасно обогащающие наш мир и впаивающие в него нашу уверенность в себе, нужны прежде всего нам самим.
Чувство, что я не только плоть от плоти своих родителей, но также их духовный итог, реализация их совместной души, продолжение их слившихся стремлений, планов, надежд, их усилий по укреплению себя в жизни, по ее завоеванию и продолжению во мне, своем дитяти, было мне присуще всегда. Даже тогда, когда не осознавала этого, я его в себе находила. Из этого развилось понимание долга и возникло уясненное почитание отца и мамы и обязанность не обмануть, не предать их веру в меня и их надежды на свою лучшую жизнь через меня.
2. Трудный быт — не повод для печали
Как мы жили той прекрасной семьей, в которой все были здоровы и молоды, какой у нас был быт? Трудно жили, потому что быт был примитивным, неустроенным. Но мы не знали об этом, поэтому и не печалились, не сосредотачивались на нем, и с веселой надеждой развивали свои души. Теперь-то я понимаю, что так жили не все, что были люди с лучшими судьбами. Но тогда еще мало времени прошло после такой страшной войны, в ходе которой все было разрушено и выжжено, и мои родители не смотрели на быт, а просто радовались ему, хоть такому, не думая, что он трудный, а понимая, что он — мирный. Их воодушевление передавалось и мне. Счастьем было выйти после ночи во двор и вольно вдохнуть свежий воздух, увидеть небо, почувствовать ветер, приласкаться к деревьям сада. Этот живой мир делился с нами своей тишиной и покоем, мудрым терпением, доверчивостью, наполнял нас мужеством жить и делать жизнь лучше.
Самые первые помнящиеся диалоги касались голода. Вот мама что-то делает, я вожусь рядом. Она говорит кому-то: «Снова начинается голод». «Что это?» — спрашиваю я, встревая в разговор. Мама объясняет: «Время такое». И после этого я долго считала, что голод — это время года, как зима, весна. Как-то недавно я у нее спросила, мол, о чем тогда шла речь, но мама уже все забыла, не помнит. А у меня осталось впечатление, что о голоде она говорила часто.
Другое воспоминание. Я совсем маленькая, лежу в зале на кушетке вверх животиком. А он у меня запал так, что на том месте образовалась яма. Рядом сидит папа, и я показываю ему животик, говоря, что он хочет кушать. Папа шутит: «Завтра мама в маленьком горшочке сварит немного ничего».
Вареная свекла — первая после голода еда, которой было вдоволь, — сменилась кашей из тертой кукурузы, потом пшеном. Дальше еды стало больше и разной.
А вот штрихи, свидетельствующие об улучшении нашей жизни. Родители и я сидим в кухне за столом, ужинаем. Папа и мама уже поели и смотрят на меня, я же еще неумело орудую простейшими столовыми приборами, ем медленно, зато с явным наслаждением. Но вот наступило насыщение, а в тарелке не все съедено, и это меня беспокоит:
— Это останется на завтра, — говорю я, и родители смеются.