— Они скучились в дальней комнате, в бабушкиной, — сказала я.
— И-и-и… И-и-и… — наконец вырвался оттуда визг Наталки. — И-и-и… — голос был не по-детски сильный, мощный, иерихонский, трудно было подумать, что это кричит ребенок.
— Все, сон в нашем селе кончился, — я вздохнула с горькой иронией. — Наталка всех разбудила.
— Вот что творит, паразит, а!
Мы-то уже догадывались, что для моей крестной и ее нового мужа драка служила стержнем личных отношений, заканчивающихся примирением с дальнейшим апофеозом чувств. Но догадывались ли об этом их домашние, каждый раз невольно втягиваемые в такой спектакль? Если и да, то от этого им не жилось легче, все равно они выбегали на улицу и прятались. Часто отсиживались в погребе, а если там было холодно, то дети бежали к соседям, а бабушка Федора — в кусты.
На этот раз они вырваться не смогли, и было подозрение, что от пьяного дяди Саши достается не только жене, но и остальным — за компанию.
— Надо что-то делать, — вздохнул папа.
— Лежи! — прикрикнула на него мама. — Защитник нашелся.
— Но ведь дети…
— Я сама, — решилась мама. Она резко поднялась: — Свет не включай, следи за мной из окна, — эти слова адресовались мне. — Выпусти меня на улицу и запри дверь. Откроешь, когда я вернусь, — закончила она инструктаж.
Мама надела фуфайку, запнулась большим кашемировым платком, одним концом обмотав шею и закрепив его под подбородком. Босые ноги вставила в тяжелые кирзаки, используемые для работ по хозяйству.
Я выпустила ее — в ночь, в холод — и побежала на наблюдательный пост. Смотрю: мама покинула наш двор, пересекла улицу, вошла к соседям, заглядывает в выбитое окно. Действительно, дядя Саша, жаждущий справедливости насчет домашнего ужина и вареников, а еще больше жаждущий последующих любви и жаркой ласки, согнал домочадцев на бабкину кровать и колотил всех подряд, не разбирая лиц. Оттуда слышался щебет крестной: она то ли разжигала мужа, то ли уже склоняла к примирению с последующими нежностями. Ойкала несчастная бабушка, невольная жертва, которая, если бы понимала суть происходящего, плюнула бы на все и спала спокойно в укромном месте. А так — принимала эти драки за чистую монету, за недоразумение и пыталась их прекратить. Визжали дети, использование которых в таких играх было грязью и не меньшим грехом, чем мучить старую мать. В доме стояли крики, стоны, плач. И только «бух-бух-бух!» — слышались звуки ударов.
— Кум! Кум! — как оглашенная забарабанила в оконную раму мама.
Дядя Саша обернулся на зов, и мама приметила его налитые кровью глаза.
— Чего тебе? — громко спросил он, узнав маму, впрочем, весьма дружелюбно, учитывая, что его оторвали от упоенного занятия.
— В сенях за дверью бабушка оставила мне кринку молока. Вынеси, пожалуйста.
— Молока? — переспросил буян, не соображая, что у них нет коровы, а значит, не может быть и кринки с молоком.
— Да, в сенях, за дверью.
Дядя Саша с добродушной улыбкой, на какую был способен в этот момент, пошел в сенцы, и пока в темноте искал несуществующую кринку, его домочадцы покинули дом. И тут до доверчивого простака дошло, что его провели, как бобика.
— Ах ты курва! Сейчас получишь!
Мама дождалась, пока из дому выбежали все пленники, а потом и сама засеменила прочь, но поняла, что замешкалась и убежать не успеет. Оглянувшись туда-сюда, заскочила в кущ сирени.
Ее кум, обманутый в лучших намерениях, выбежал во двор — ни души. Матерясь, на чем свет стоит, он кинулся в один конец двора — пусто, в другой — никого.
— Найду, ведьма! Догоню! Мария, ты где? — звал он заодно и жену, объект вожделения.
По разносящимся вокруг проклятиям и призывам мама определяла местонахождение своего преследователя. Улучив момент, вынырнула из куста, побежала к большаку, чтобы попасть домой в обход, с огорода.
Но это был не хитрый маневр — его иногда использовала моя подружка Людмила. Чаще это случалось, когда она собиралась на гульки в клуб и прибегала к нам принаряжаться, а от нас уже, за огородами, низом бежала в центр села. Словом, неприятель разгадал мамины маневры и устроил засаду в нашем дворе.
— Ой-и… — стонал между тем папа.
— Тихо, тихо, — шептала я, накладывая ему на лоб новый компресс.
— Душа уходит, прости Господи… Как они ее пьют? — приговаривал он.
Туп-туп-туп! — услышала я беготню вокруг дома. Это дядя Саша погнался за мамой, — сообразила я. Цок-цок-цок! — удирала мама, не отклоняясь от курса. Я превратилась в слух. Гэп! — непонятный звук прозвучал как взрыв и вызвал у меня тревогу. Неужели дядя Саша бросает камни в мою маму? Я не успела обдумать вероятность такого сценария, как услышала новое «Гэп!» и следом его энергичный возглас: «Получай, фашист, гранату!».