Утром за завтраком на кухне, где Фриц заботливо поставил передо мной гору горячих лепешек и положил свежие газеты, я обнаружил, что подарил Лону Коэну материала куда более, чем на пару строк. Очевидно, он по собственному почину разбавил мою информацию, посчитав ее стоящей внимания, всякими пустяками. К примеру, я узнал из нее, что у Сидни Карноу имеется тетушка Маргарет, именуемая миссис Райсонд Севидж, у нее — сын Ричард и дочка Энн, которая ныне замужем за неким Норманом Хорном. К тексту были приложены снимки Энн и Кэролайн, весьма дурные.
По утрам я редко вижу Вулфа до одиннадцати часов, когда он спускается вниз из своей оранжереи, а в то утро я вообще его не видел. В самом начале одиннадцатого позвонил сержант Стеббинс и пригласил меня зайти в прокуратуру как можно скорее. Мне потребовалось не более четырех минут на то, чтобы убрать бумаги со стола, позвонить Вулфу, надеть шляпу и поспешить к выходу, потому что имелась слабая надежда повстречаться с бывшими нашими клиентами, которые, поразмыслив, возможно, пришли к выводу, что они рано «пресытились Вулфом».
Впрочем, мне не стоило так торопиться. В большой приемной верхнего этажа дома 155 по Леонард-стрит, я прождал не менее получаса, сидя на жестком деревянном стуле. Я уже готов был подойти к окошечку и заявить сидящей за ним особе весьма почтенного возраста, что могу торчать здесь еще максимум три минуты, когда из внутреннего коридора появилась другая женщина.
Она отнюдь не была ветераном на службе Закона, и я помедлил с объявлением ультиматума. Ее походка была достойна изучения, лицо требовало подробнейшего анализа, туалет — тщательной инвентаризации. И я подумал, что если ее имя Энн Севидж Хорн, то руководству «Газетт» нужно в три шеи прогнать своего фотографа. Она заметила, как я ее разглядываю, и без тени смущения отплатила мне той же монетой. Голова прекрасной дамы была несколько склонена к одному плечу, что же касается ее пристального взгляда, то так разрешают себе смотреть на мужчин — или королевы, или проститутки.
Первым заговорил я:
— Что у вас исчезло? Кролик?
Она улыбнулась, поддразнивая меня, и ей это почти удалось.
— Почему вы решили, что вульгарность — лучшая линия поведения? — спросила она.
— Это вовсе не наносное. Я родился вульгарным. Когда я увидел ваш портрет в газете, меня заинтересовало, какой у вас голос и мне захотелось его непременно услышать. Скажите что-нибудь еще.
— Вы слишком развязны для незнакомого человека.
— Ну, что же, я ничего не имею против того, чтобы исправить эту оплошность. Давайте знакомится. Меня зовут Гудвин. Арчи Гудвин.
— Гудвин?
Она слегка нахмурилась, соображая, потом сказала:
— Ну, конечно же! Вы тоже угодили в газету, если только вы тот самый Гудвин… Вы работаете у Ниро Вулфа?
— Практически я и есть Ниро Вулф, когда дело доходит до работы. Где вы находились в период от одиннадцати минут третьего до без восемнадцати шесть?
— Дайте подумать… Я гуляла в парке со своим любимцем фламинго. Если вы считаете, что это не алиби, то сильно ошибаетесь. Мой фламинго умеет разговаривать. Задайте мне другие вопросы.
— Умеет ли ваш фламинго определять время?
— Конечно. Он носит на шее наручные часы.
— А как он на них смотрит?
— Я была уверена, что вы меня об этом спросите. Фламинго научили завязывать шею узлом, самым простым одинарным узлом, но когда он это делает, часы оказываются как раз у него на… Да, мама?
Она неожиданно куда-то двинулась.
— Неужели никого не нарядили в наручники? — услышал я ее голос уже издалека.
Ее мать, тетушка Сидни Карноу, возглавляла процессию, появившуюся из коридора. По своей комплекции она была мощнее двух Энн, сложенных в одно целое, и лишь вполовину уступала Ниро Вулфу У нее была не только крупная фигура, но и широкий овал лица. Все на ее физиономии было настолько громоздким, что между двумя его отдельными деталями почти не оставалось свободного пространства.
Возле нее стоял тощий молодой человек, настоящий коротышка, с черной оправой очков на носу, а за ними виднелось еще двое мужчин. Один, судя по заметному сходству с матерью, был брат Энн — Ричард, второй же — высокий тип с нелепо болтающимися конечностями — наверняка показался бы человеком с незаурядной внешностью любой женщине от 16 до 60 лет.
Пока я производил краткий обзор экспонатов, заговорила дрессировщица фламинго:
— Мама, это мистер Гудвин, Арчи Гудвин, тот самый, который вчера был в отеле «Черчилль» с Кэролайн и Полем. Он меня допрашивает с пристрастием. Мистер Гудвин — моя мать, брат Дик, мой муж Норман Хорн. Нет, не тот, с папками, это Джим Бииб, адвокат, нарушитель всех законов. Мой муж — вот этот.
Незаурядную личность потянули за рукав, и он оказался рядом с супругой, которая продолжала трещать:
— Вы знаете, до чего я была разочарована тем, что окружной прокурор был с нами так доброжелательно вежлив, но мистер Гудвин совсем другой. Он намерен применить в отношении меня третью степень, я имею в виду физическое воздействие. Он же создан для этого. Я не сомневаюсь, что тут же сдамся и во всем признаюсь…
Ладонь ее мужа зажала ей рот, решительно, но не резко, прервав поток слов.
— Ты слишком много болтаешь, дорогая, — проворчал он благодушно.
— Это ее чувство юмора, — пояснила тетя Маргарет. — Но все равно, Энн, милочка, твои шутки неуместны, когда только что был так зверски убит Сидни. Зверски!
— Ерунда! — выпалил Дик Севидж.
— Нет, именно зверски! — настаивала его матушка. — Всякое убийство — жестоко, а это просто зверское.
— Безусловно, — согласился он, — но для нас-то Сид умер более двух лет назад, а воскрес всего лишь на две недели, никто из нас его даже не видел. Откуда же такое непереносимое горе?
— Лично я считаю, — заговорил Бииб, адвокат, высоким, чуть ли не женским голосом, который превосходно гармонировал с его внешностью, — что это слишком многолюдное место для подобных разговоров. Пошли отсюда.
— Я не могу, — заявила Энн, — мистер Гудвин намерен сломить мое сопротивление и подавить меня окончательно, взгляните в его суровые серые глаза. Посмотрите на его челюсть!
— Ну, перестань, дорогая, — нежно проговорил Норман Хорн, взял жену за локоть и повел к дверям.
Остальные двинулись следом, замыкал шествие Бииб. Никто из них даже из простой вежливости не соизволил сказать, что им доставило большое удовольствие знакомство со мной. Один лишь адвокат едва кивнул головой на прощание.
Пока я стоял и наблюдал, как они один за другим скрывались за створкой двери, до меня донесся голос женщины-ветерана.
— Мистер Мандельбаум примет вас, мистер Гудвин.
Только двое помощников прокурора поважней занимали просторные угловые комнаты. Мандельбаум не входил в их число. Примерно на середине коридора дверь была широко распахнута, указывая, куда мне следует завернуть. Когда я вошел, меня ждал сюрприз: Мандельбаум сидел за своим столом, а против него на одном из двух дополнительных стульев, которые удалось втиснуть в крохотное помещение, расположился рослый, крепкий тип с седеющими волосами, с широкой кирпично-красной физиономией и серо-стальными глазами, взгляд которых находили суровыми куда более бывалые люди, чем мистер Норман Хорн. Энн назвала мои глаза суровыми только потому, что никогда не встречалась с инспектором Кремером из Отдела по расследованию убийств.
— Я польщен! — заявил я с легким поклоном, принимая приглашение мистера Мандельбаума воспользоваться третьим стулом.
— Посмотрите на меня! — приказал Кремер.
Я повернулся к нему, приподняв брови, что его всегда раздражало.
— Я опаздываю на деловое свидание, — начал Кремер, — поэтому буду предельно краток. Я только что ездил к Вулфу. Разумеется, он подтверждает ваши показания, уверяет, что у него нет клиента. Я читал ваше заявление. Скажу вам откровенно, мы не располагаем доказательствами того, что вы входили в этот номер.