Увидя, как все чунги облепили дерево и стараются поднять его, Смелый вспомнил то, что успел уже забыть. Вспомнил, как небо зажгло лес и они вытаскивали из погашенного дождем пожарища печеные плоды и как созванные им чунги дружно подняли толстое дерево, понесли его и положили на огонь. Радостно всхлипнув от этой новой догадки, он вскочил на самое высокое место над пещерой и изо всех сил прокричал:
— У-о-кха-а! У-о-кха-а!
Голос его прокатился далеко-далеко. Вскоре, как многократное эхо, со всех сторон донеслось:
— У-о-кха-а! У-о-кха-а!
Это был отклик чунгов из ближайших пещер: они сообщали, что слышали его призыв и сейчас придут на помощь.
Вскоре они пришли, и их собралось столько, сколько есть пальцев у двоих и еще двоих чунгов. Смелый попытался дать им понять, что нужно делать: он начал мычать и издавать различные звуки. Мычал и показывал то на трещину, то на ствол и ощущал сильный гнев и досаду на то, что пришедшие чунги не могут понять его.
И действительно, чунги не могли понять, что нужно сделать, не могли понять, чего именно он хочет от них. Они догадывались, что Смелый хочет сделать что-то с трещиной и с деревом, но не могли догадаться, что именно. Они давно уже выражали различными звуками и способами их произношения радость и недовольство, испуг и гнев и боль. Могли сообщать об опасности со стороны грау или мо-ка, когда нужно бежать или собираться всем вместе. Прекрасно понимали, когда чунг попал в беду, и даже научились называть точно определенными звуками некоторые предметы. Так, всякая опасность была у них «у-а-кха», плавающие в воде маленькие безногие животные назывались «хи-ки», мо-ка назывался «а-па», грау обозначался гортанным «кхрха-у», огромные другие чунги — «ку-а-кхва».
Но у них не было определенных звуков ни для дерева, ни для камней, ни для плодов, ни для неба, ни для темноты. И сейчас Смелый мог только указывать на пустотелый ствол, не в силах назвать его каким-нибудь звукосочетанием, не в силах выразить звуками свою мысль и свои намерения. Не догадывался он и о том, как показать свое намерение собравшимся чунгам на примере, и от досады начал реветь и бить себя в грудь.
Но Безволосый, который начал уже превышать его по догадливости и сообразительности, вдруг кинулся к стволу и замахал руками.
— У-о-кха! У-о-кха! — подозвал он всех, уперся в ствол ладонями и сделал вид, что хочет перекатить его.
— У-о-кха! У-о-кха! — вскричала и Молодая пома и первой встала плечом к плечу с Безволосым. Она тоже сделала вид, что напрягается, и издала соответствующие звуки: «Ак-кха! Ак-кха!»
Встали плечом к плечу с ними и Смелый, и Бурая, и еще один чунг, и еще две помы, так как все они уже поняли, что нужно сделать, чтобы в пещере не дуло. И, делая вид, что хотят подкатить дерево к трещине, закричали вместе с Молодой помой:
— Ак-кха! Ак-кха!
Маленькие чунги-близнецы запрыгали вокруг и тоже закричали:
— Ак-кха! Ак-кха!
— У-о-кха! У-о-кха! — подозвал Смелый подошедших чунгов, и на этот раз они поняли, что от них требуется подкатить дерево к трещине в скале. Не задаваясь вопросом о том, зачем должны это сделать, они столпились вокруг огромного ствола, перепрыгнули через него и очутились с той же стороны, где были Смелый и Безволосый.
— У-о-кха! У-о-кха! — коротко, отрывисто вскрикивали они, упершись грудью в дерево и подсовывая под него руки.
Так как их было много, то им пришлось встать тесно, плечом к плечу, и таким образом всякий получил свое место в общей, совместной работе. Они начали напрягаться, но все напрягались не в лад и потому не могли сдвинуть дерево. Но тут им пришел на помощь одновременный крик Смелого и Безволосого. Стоя вплотную друг к другу, они напряглись одновременно и одновременно же вскрикнули:
— У-о-кха!
Все остальные чунги, невольно подчиняясь чувству ритма, тоже одновременно вскрикнули «ак-кха-а!» и вместе с тем дружно напрягли силы. Дерево покачнулось и немного сдвинулось, и это так обрадовало чунгов, что они разразились криками и отпустили его.
— У-о-кха! У-о-кха! — закричали в свою очередь Смелый и Безволосый, но не от радости, а от гнева на то, что чунги отпустили дерево. По этому сердитому крику чунги поняли, что сделали что-то не так, и снова ухватились за дерево. Новый крик Смелого, новое дружное усилие, — и дерево передвинулось на полступни. С еще одним криком, громким, властным и подхваченным всеми чунгами, оно подвинулось еще на полступни. И Смелый, в котором прояснилась ритмика движений, стал учащать свои крики и толчки, а все остальные следовали за ним дружно и одновременно.
— У-о-кха! У-о-кха! — вскрикивал Смелый коротко и отрывисто, а они нараспев отвечали ему:
— Ак-кха! Ак-кха!
Наконец ствол был подтащен к самой трещине, лег и закупорил ее. Смелый выпрямился и стал издавать какие-то совершенно непонятные звуки. Глаза у него горели от радостного возбуждения, в лице выражалось огромное удовольствие. Пришедшие чунги тоже заурчали от удовольствия, — не потому, что поняли что-нибудь, а потому, что общая ритмичная работа им понравилась. Двое маленьких близнецов, взобравшиеся на ствол, остались под сильным впечатлением ритмичного припева и продолжали «уокхать» в один голос и в том же ритме.
— У-о-кха! У-о-кха! — они переступали с ноги на ногу, бессознательно двигая руками, и постепенно увлекли в свою игру других детенышей. Увлеклись и взрослые чунги, и все начали мерно, нараспев «уокхать», все больше удлиняя отдельные звуки. Это была первая песня чунгов, выражение удовольствия, которая им доставила дружная, успешно завершенная работа; удовольствия от первобытно-ритмичного звука их голосов. Конечно, голоса у них были еще очень грубые и хриплые, потому что до сих пор они только рычали и ревели. Они и сейчас больше рычали, чем пели, и это было еще не совсем песней, но все же им было приятно.
После того как таким же образом была закрыта вторая трещина в скале, группа Смелого почувствовала, что пещера действительно стала их пещерой, их жилищем. Когда-то в непроходимом лесу, а потом в своих скитаниях далеко на севере и в бегстве на юг ни у кого из чунгов не было постоянного логовища. Они считали своим весь лес, и им было безразлично, где остановиться ночевать. Они никогда не задерживались на одном месте дольше, чем на один-два дня, и никогда не возвращались к своим покинутым логовищам. Правда, иногда им случалось попадать на прежние места, где они уже были однажды, и даже ночевать в старых логовищах. Но и тогда они не ощущали этих логовищ как своих прежних, и у них никогда не бывало потребности возвращаться в места, где они были когда-то, или хотя бы вспоминать о них. Лес был для них повсюду одним и тем же: всегда одинаковым и всегда новым. Но теперь, когда ночи стали такими холодными и когда большая стая разбилась на меньшие группы, пещеры, в которых они поселились, стали для них не только необходимым, но и привычным убежищем.
Это особенно относилось к группе Смелого, которая приложила труд, чтобы закрыть трещину в скале: этот приложенный труд, эта впервые осознанная и проявленная забота вызвала у чунгов незнакомое доселе чувство привязанности к месту, дающему им удобный, защищенный от ветра ночлег. Поэтому, возвращаясь вечером в свою пещеру, усталые от дневных скитаний в поисках пищи, они испытывали к своему пещерному жилищу какое-то теплое чувство, какое-то ощущение удовольствия и уверенности. Привязанность к нему ощущали даже маленькие чунги, которые еще до того, как войти внутрь, начинали весело и радостно кричать: «У-о-кха! У-о-кха!»
Ритмичный припев взрослых чунгов при перетаскивании огромного пустотелого ствола произвел на них такое впечатление, что они никак не могли забыть его и продолжали повторять в том же протяжном ритме. Молодая пома подхватывала за ними, а за нею подхватывали и остальные, и под темными скалистыми сводами пещеры раздавалось ритмическое:
— У-о-кха! У-о-кха! У-о-кха!
Это было так странно и необычайно, что даже мо-ка, когда ему случалось проходить близ пещеры, останавливался, прислушивался, внюхивался тревожно и любопытно, и, едва различив, что это голоса множества чунгов, убегал стремглав.