Лежачих не бьют, мертвым не мстят!
Дня за два до салюта победы генерал Бугрин, проезжая через Тиргартен, остановился перед колоннами рейхстага. Его внимание привлекли солдаты, высекающие на каменных стенах названия своих городов и селений, свои имена. Солдаты, кажется, ничего не хотели от немцев кроме сохранения этих надписей. Каждый удар отдавался звонким эхом в пустой каменной коробке огромного здания. Бугрину показалось, что камни поют.
— Слышишь? — спросил он шофера.
— Слышу, — ответил шофер.
Побывав в войсках, расположившихся на окраинах Берлина, Бугрин заехал сначала во фронтовой госпиталь, затем в армейский. Сегодня он хотел навестить солдат, которые участвовали в рейде по ликвидации фашистских войск в лесах южнее Берлина.
У входа в госпиталь, на белом деревянном диване сидели девушка и солдат. Чтобы не мешать их разговору, Бугрин отвел от них взгляд в сторону и пытался пройти мимо незамеченным. Но солдат и девушка, узнав генерала, встали. На груди солдата пламенел орден Красного Знамени. Это были Леня Прудников и Варя Корюкова.
— Здравия желаю, товарищ, генерал! — проговорил Леонид, вытянув здоровую руку вдоль бедра. Варя тоже по-солдатски стала смирно.
— Здравствуйте. Привет вам из фронтового госпиталя.
Варя обрадовалась:
— Вы были у Максима?
— Был. Шлет вам привет. Жив и поправляется. Беседовал с ним. Ну, ну, опять слезы? Брат, можно сказать, из мертвых воскрес, а она плачет…
— Я не буду. Спасибо вам… — Варя улыбнулась сквозь слезы.
Прибежал начальник госпиталя, стал докладывать, как положено по уставу при встрече старшего начальника, но Бугрин прервал его:
— Я собрался на прогулку, видишь, и девушка с нами… Ну ладно, проводи меня к тем, что сегодня прибыли.
Варя и Леонид последовали за ними.
Раненые встретили Бугрина кто как мог: кто встал, кто приподнял голову от подушки, кто приветливо взмахнул рукой.
Бугрин наклонился над солдатом, лежащим на ближайшей к входу койке. Ноги солдата были в гипсе. Грудь богатырская, плечи едва не шире койки. Это был знакомый Бугрину артиллерист из дивизиона тяжелых орудий.
— Где же тебе по ногам-то попало?
— Вчера в Берлине. Но я не горюю… Человеческая кость легко срастается. Говорят, если лошадь ногу сломает, ну, тогда ей каюк: конские кости не имеют такой способности. Балкой мне по ногам попало. Немецкого мальчонку из-под развалин выручил, и, так сказать, обвал получился.
И Бугрин вспомнил и звезды на стенах рейхстага, и немецких ребятишек, бегающих по развалинам за советскими солдатами-минерами.
— Сами же немцы меня сюда на руках принесли, — добавил артиллерист.
На соседней койке лежал Алеша Кедрин. Он отодвинулся на край своей койки, приглашая Бугрина присесть.
— Как же ты, Алеша, оплошал? Конец войны, а ты в госпиталь угодил, — пошутил Бугрин.
— На мину наскочил, и вот… по самое колено, — пожаловался Кедрин, кусая губы.
— Ну, ну, гвардеец, губы-то зачем кусать?
— Досадно, — с трудом произнес Алеша. — Войну-то пришлось заканчивать боями с этими проклятыми власовцами. Собственно, боев-то больших и не было. Как узнали они, что сталинградские полки на них направлены, так и пошли сдаваться. Самого генерала Власова в окружение взяли. На танках мы его окружили. Позавчера. Выскочили мы на одну высотку и видим: внизу по проселочной дороге вереница легковых машин маневрирует. Мы наперерез. Остановили, спрашиваем: кто такие, куда? Отвечают по-русски: дескать, с дороги сбились. И тут один шофер шепнул нашему капитану Лисицыну: «Власов здесь». — «Где?» Мы пошли по машинам. Власов уже успел переодеться в гражданское… Ну, в общем, взяли мы его, губы у него трясутся, смотреть противно. А потом и повалили к нам власовцы, с поднятыми руками со всех сторон. Туров, разведчик наш, один целую сотню взял в плен. На родину их, видать, потянуло или еще что, не пойму. Присмотрелся я к ним — плюгавые такие, в глазах пустота, и подумал: партизаны безголовые, трусы, потому и предатели…
— Да, в каждой трусливой душе живет предатель, — согласился Бугрин.