— Ладно, друка, ладно, — поспешно согласился с ним Файзуллин. — Я думал, ты совсем туда один пошла.
— Ишь ты какой, в могилевскую послал… не выйдет. — Рогов приподнял голову и, взглянув своими острыми глазами на Леню, закричал:
— А ты что? Ложись, говорю!..
Через час на этом участке началась повторная артподготовка. Теперь в атаку вместе с пехотинцами ринулись тяжелые танки. Они должны были подавить пулеметные точки немцев.
Бежать за танками как-то легче, и всегда кажется, что менее опасно. Но вот один танк воспламенился, за ним второй, третий… Здесь тоже оказался противотанковый узел противника. Таких узлов перед плацдармом — не один.
— Танкисты горят!
— Как горят? Надо спасать! — не то вслух, не то про себя крикнул Леня и пополз к ближайшему горящему танку.
— Осторожно, боеприпасы взорвутся!.. Стой, я сам! — остановил его Медведев, подползая под днище танка. Он постучал в нижний люк и стал звать: — Скорей вылазь!
Но никто не откликнулся: экипаж погиб в момент удара в броню фаустпатрона.
Леня заглянул в танк через люк механика, и под шлемом у него зашевелились стриженые волосы…
Между тем как-то сами собой, словно ручейки в промоину, отделение за отделением, взвод за взводом, затем рота и весь батальон потекли вправо, на тот участок, где наступал батальон Корюкова. Потянуло туда и Леню.
Максим Корюков со своими ротами еще не вышел на открытое место, и где он находился — никто точно не знал. Тем не менее на участок, где наступал его батальон, вскоре устремился весь полк, затем дивизия, — там обозначился прорыв.
Часа через два где-то уже далеко впереди своей роты Леня встретил санитаров с носилками. Они несли стонущих солдат. Внимание Лени привлекла девушка. Она лежала на носилках, как-то неестественно повернув голову. Леня признал: та самая голубоглазая, что была вчера вечером в блиндаже Максима.
Виктор Медведев наклонился над ней, и его раскрасневшиеся пухлые щеки медленно бледнели.
— Это Надя Кольцова, — сказал он, — наша солдатская сестра. В ногу ее, кажется… Всю икру снесло…
«Вот она передовая, — подумал Леня. — Вчера эта голубоглазая улыбалась, смотрела на всех счастливыми глазами, и верилось, что ей, такой красивой и жизнерадостной, жизнь готовит большое счастье. А сегодня, сейчас погас ее взгляд. Теперь немного радостей ждет ее. Она, вероятно, умела хорошо танцевать… Да, что и говорить, девушка с покалеченной ногой — чему она может радоваться?..»
И Лене так стало жалко ее, что, если бы можно было, он отдал бы ей свою ногу, лишь бы она осталась такой же счастливой, какой видел ее вчера в блиндаже Максима.
— Ты вроде приуныл? — прервал его грустные думы Виктор Медведев.
— Да нет, так просто, постоять захотелось, — ответил Леня, не зная, что говорить.
— Я тоже в первом бою, как увидел знакомого человека с оторванной ногой, — так чуть не заревел… А потом привык. Первый бой самый тяжелый. Но ничего, вон, видишь, наши танки в прорыв ринулись. Значит, завтра или послезавтра салют в Москве. Салют за Варшаву, понял?!
Перебегая вместе с Медведевым с одной позиции на другую, Леня пока не понимал, что происходит на поле боя, но старался все делать так, как делают старшие товарищи. Припадал к земле, полз по-пластунски, вскакивал, кричал «ура», порой не зная, где фланги, где противник и откуда угрожает опасность. Шальные пули, что свистели над головой, и осколки снарядов, царапающие землю, ему казалось, искали его, Леонида Прудникова, но он старался вести себя так, чтоб товарищи не подумали о нем плохо, что он трус, — этого он боялся пуще всего.
К счастью, ни один осколок и пуля не тронули его. Вечером, когда солдаты собрались возле батальонной кухни, к нему подошел подполковник Верба и сказал:
— Вот и кончился твой первый боевой день, теперь ты уже обстрелянный фронтовик.
И вдруг Леня увидел себя на Громатухе ранним зимним утром. Смешной сипловато-визгливый голос громатухинской электростанции разбудил прииск. Появились огни в окнах, заскрипели сани на конном дворе, по тропкам к шахтам пошли шахтеры. Леня Прудников шагал впереди бригады молодых проходчиков к штольне, заложенной в крутой откос нижнего плеча горы Каскил. Это было два года назад. Первый самостоятельный выход в забой. Самому старшему проходчику, Лене Прудникову, было шестнадцать лет. Но шли они важно, в болотных сапогах, в брезентовых шляпах с отлогими полями. Широкий покрой шахтерских курток придавал им солидность, и в темноте они были похожи на сказочных богатырей. Степенный, с довольной улыбкой на губах, Леня входил в штольню, пригибаясь; хоть кровля была высокая, но для солидности надо было пригнуться, как пригибались опытные шахтеры, с которыми ходил в забой на практику. Ведь теперь он тоже шахтер-забойщик.