— Ну-ну, гляди, еще трусом ославят. Прииск без хлеба, понимаешь?..
— Ладно. Сейчас погрузят, и тронусь.
— Слушай, бригадир, у моего Гнедка копыто больное, поменьше клади, — тоненьким голоском пропищала обозница у печки.
— А у моей Буланихи, не забудь, плечи сбиты, — сказала другая.
— Ладно вам, разнылись… В полынью бы вас вместе с тем дезертиром…
Разговор о дезертире прошел мимо ушей Вари. Она не подозревала, что молва идет о том, будто в тайге скрывается не кто иной, как младший сын парторга Громатухи, Василий Корюков. Другое ее занимало, другим она была полна. Думала ли она о Леониде, глядя на то, как мечутся на полу крылья пламени? Просто он стоял перед ее глазами, живой и далекий, кареглазый, плечистый парень.
Когда бригадир повернулся к ней, она попросила:
— Разрешите мне с вашим обозом хотя бы до зимовья Девяткиной доехать.
Бригадир окинул ее усмешливым взглядом. Такая конфетка в тоненькой обертке, а туда же: несет ее в злую непогодь, и мигнуть не успеешь, как замерзнет.
Ответил почти ласково:
— Завтра пойдет другой обоз.
— Мне надо сегодня.
— У меня ж кони больные, слыхала?..
— Я прошу только чемодан взять, а сама пешком… Я…
— А ты чья будешь-то? — спросил Варю диспетчер.
— Корюкова.
— Парторга с Громатухи, Фрола Максимовича?
— Да. Вы его знаете?
— Как не знать… — Диспетчер значительно посмотрел на бригадира.
Все вдруг притихли. Только выла, не умолкая, лисица-печка с красными от жара боками. На шкафу задребезжал динамик радиоточки. Передавали утреннюю сводку: в Арденнах фашистские войска начали наступление на позиции англо-американских войск.
— И откуда у этого Гитлера такие силы берутся? Наших на Висле задержали и там на союзников жмет, — поправляя очки, сказал диспетчер. — Чую, у нас еще ребят забирать будут.
Обозницы переглянулись и, как бы боясь смотреть одна другой в лицо, потупили глаза. Жалели ребят.
— А ну, девки, найдется у нас лишний тулуп? — спросил бригадир, повернувшись к ним.
— Нету, дома оставили.
— Вот дело-то какое скверное… — Бригадир поглядел Варе в глаза, задумался. — Не знаю, как быть с тобой.
— Мне обязательно надо домой, не бойтесь, не замерзну, — умоляющим голосом проговорила Варя.
Бригадир переступил с ноги на ногу.
— Ладно, — сказал он, — будь по-твоему.
По застывшей реке тянулась санная дорога. Здесь было сравнительно тихо: ветер взметал снежные дымки только на вершинах гор и скал, тянувшихся к высокому горному небу. Что за горы! Век гляди на них и не устанешь. На диво прочно выстроила их природа, и кажется, что небо опирается на эти могучие высокие опоры, потому и не падает на землю.
Справа и слева дремучий лес: ельники, пихтачи, ветвистые кедры, высокие, в кудрявых шапках сосны. Ах эти сосны! Кажется, они способны расти на голых камнях, лишь бы видеть солнце. Вон на самой вершине Гляден-горы, с которой тайга просматривается на много верст кругом, стоит одинокая сосна. И бури ее сгибают, и морозы там куда лютей, чем здесь, в ущелье, а она стоит себе невредима и радуется жизни.
Местами дорога прячется в надымах — обрывистых снежных ущельях, таких глубоких, что утонувшие в них тальники с раскидистыми вершинками стали вотчиной зайчишек. С куста гороховика слетела пара рябчиков. Не испугались обоза только красногрудые снегири: висят на ветках, как спелые яблоки с румяными боками.
Когда огибали Гляден-гору, Варя-то и дело посматривала на одинокую сосенку. «Как медленно движется обоз, — думала она. — Поскорей бы добраться до Громатухи или хоть до ближайшего зимовья. Там Матрена Корниловна Девяткина, крестная, и есть телефон».
Лошади устало тянули груженные зерном сани. Пошли ухабы, снег чем дальше — все глубже. Чтобы не упасть, Варя вцепилась руками в поперечину задника саней и брела, как слепая…
Последние десять километров до зимовья показались ей нескончаемо длинными. Одеревеневшие от усталости ноги ступали нетвердо, подкашивались. Упади она, и не хватит сил подняться.
— Да присядь ты хоть на полчасика, — уговаривал ее бригадир. — Экая упрямая!
— Дойду. Спасибо, что чемодан взяли, — отвечала Варя, сердясь на бригадира: всю дорогу сидит на возу, не щадит лошадей.
Вершины гор начали розоветь, на долину реки легла синеватая тень. В воздухе замелькали тоненькие лиловые иголочки с мельчайшими искорками на концах. Это вечерний туман. Лошади покрылись куржаком, стали сивыми: мороз усиливался.