Военачальники и министры застыли на своих местах, точно каменные истуканы.
Ли Сю-чен оборвал свою речь неожиданно. Взгляд его скользнул по шелковым драпировкам, красному платью Мын Дэ-эня, по пышным мантиям и жезлам присутствующих. Он замолчал и низко поклонился, что означало конец речи.
Хун Сю-цюань посмотрел на Мын Дэ-эня и опустил глаза. Мын посмотрел на одного из царских секретарей и также опустил глаза. Секретарь, высокий, худощавый ученый, с поклоном поднес Мыну какую-то бумагу. Мын передал бумагу чтецу, а тот прочитал ее вслух.
Это было письмо предателя Ли Чжао-шоу, бывшего тайпинского генерала, сдавшегося в плен цинским войскам. Письмо было адресовано Ли Сю-чену. Предатель убеждал Ли Сю-чена сложить оружие и перейти к маньчжурам. От имени министров пекинского двора предатель обещал Ли Сю-чену высокий пост в цинской армии и "полное прощение его преступлений".
Известно ли адъютанту-помощнику Ли такое письмо? — спросил Мын Дэ-энь.
Да, я получил это письмо, — отвечал Ли Сю-чен, пристально глядя на Небесного Царя.
Ответил ли адъютант-помощник Ли письменно или устно?
Нет, — сказал Ли Сю-чен, — я не отвечаю на письма предателей.
Что сделал адъютант-помощник Ли с письмом?
Я порвал его, — ответил Ли Сю-чен, — ибо мною овладел порыв гнева.
Следовало бы повергнуть письмо к стопам "Небесного Великолепия", — сухо заметил Мын. — Но, к счастью, имеется копия. Имел ли адъютант-помощник Ли намерение сложить оружие перед дьяволами и их наемниками?
Ли Сю-чен сделал резкое движение, но его остановил неподвижный взгляд Хун Сю-цюаня.
Кто задает мне этот вопрос? — спросил молодой полководец, едва овладев собой.
Его задает государь, — ответил Мын.
Небесный Владыка знает мои дела с тех пор, как я вступил в ряды Небесной Армии. Можно ли подозревать в измене человека, который пришел к царю с гуандунскими земледельцами из "Общества Богопоклонников" восемь лет назад? Есть ли для этого причины?
Молчание долго царило в зале суда. Мын Дэ-энь смотрел на царя, ожидая знака подойти, но царь сидел, погруженный в раздумье.
И вдруг послышался его голос, давно уже никем не слышанный на советах. Голос этот был резкий, пронзительный.
— Мы выслушали нашего адъютанта-помощника Ли. Поистине плох тот военачальник, который стремится все объяснить на свете. Мы никогда этого не делали. Мы всегда обращались к всевышнему отцу и старшему брату, прося их просветить нас и объявить свою волю. Наш адъютант-помощник сомневается в полезности наших поступков. Значит, он сомневается в истинной воле всевышнего. Хорошо ли это? Нет, нехорошо. Можно ли после этого носить высокое звание? Нет, нельзя. Мы снимаем с нашего адъютанта-помощника Ли его звание. Но, памятуя о его славных боевых подвигах, мы повелеваем ему отправиться в армию и вести ее в бой, повинуясь нашим указам. Такова наша воля, а она есть воля небес.
Хун Сю-цюань замолчал и встал. Встали и все присутствующие.
Мын Дэ-эню достаточно было взгляда владыки, чтобы понять, что надо делать. "Внимание и повиновение!" — возгласил он и сделал знак придворному чтецу, который знал наизусть все молитвы.
Раздался протяжный голос чтеца, присутствующие сложили руки на груди. ААолитва была прочитана, грянули литавры и флейты. Небесный Царь отбыл в свои покои.
Когда все разошлись, Мын Дэ-энь знаком подозвал к себе своего секретаря.
— Государь милостив, — сказал царский любимец вполголоса, — но за Ли Сю-ченом надо установить наблюдение.
Секретарь покорно склонил голову.
Он храбрый и искусный военачальник, — продолжал Мы Дэ-энь, — но он ведет войну так, как считает нужным, а не так, как угодно государю. Я не раз слышал, как он называл своих солдат "мои воины", точно это его личная дружина, а не воины Небесного Государства.
Я почтительно докладывал об этом уже давно, — сказал секретарь, — еще в то время, когда дерзнул повергнуть к порогу "Священной Небесной Двери" копию письма, изобличающего Ли Сю-чена. Должен ли я заготовить текст царского указа об его разжаловании?
Нет, — отвечал Мын Дэ-энь, — письменного указа не будет, но следует быть осторожным. Своевольство Яна и Вэя довело их до гибели. Никто в Тайпин Тяньго не должен быть выше, чем Небесный Царь, и требовать, чтобы ему возглашали "ваньсуй"[31]*.
Понимаю. — сказал секретарь. — Осмелюсь предположить, что государю угодно было бы видеть здесь семью генерала Ли Сю-чена в то время, как сам генерал находится на поле сражения?
Взять в залог семью Ли Сю-чена? — тихо переспросил Мын Дэ-энь.
Он очень любит своего сына Мао-линя, — еще тише пояснил секретарь.
Солдаты армии Ли Сю-чена слишком ему преданы, — сказал Мын. — Все эти земледельцы из отдаленных провинций слепо идут за своими генералами. Надо взять семью и установить наблюдение.
Повинуюсь! — проговорил секретарь и вторично склонил свое желтое, неподвижное, сухое лицо с вечно насупленными густыми бровями.
Когда Ли Сю-чен прибыл к своей армии, на северный берег Янцзы, он узнал, что семья его арестована и увезена в Нанкин.
5. ОТЦЫ-МИССИОНЕРЫ
Ю повернул голову и тотчас же получил подзатыльник.
Отец да Силва, дежурный по мастерской, посмотрел на него зловеще и ничего не сказал. На молитве всякие разговоры воспрещены.
Ю повернул голову потому, что ему было скучно. А скучно ему было потому, что молитва читалась на латинском языке, на котором Ю не понимал ни одного слова.
Ю глубоко вздохнул и получил второй подзатыльник, потому что вздыхать на молитве запрещалось.
В Сиккавейской общине были очень строгие порядки. Но запомнить эти бесчисленные строгие правила было не так уж трудно: здесь вообще почти все запрещалось, кроме работы. Когда Ю поступил в общину, ему дали поесть вовотоу[32]* и уложили спать на солому. Пока он спал, на него брызнули "святой водой" и нарекли Юлием. После этого в книге крещений появилась запись о новообращенном китайском мальчике "около десяти лет" (Ю не знал, сколько ему лет). На этом заботы о новообращенном кончились. Дальше ему предстояло "выполнять свой долг". И Ю выполнял его.
Он вставал в 5 часов утра и замачивал огромное ведро бобов. После этого он помогал старшим воспитанникам готовить для "отцов" завтрак. Сам он получал в немытые руки небольшой кусок вовотоу и шел в церковь. После богослужения Ю выгонял гусей и уток к пруду на заднем дворе, потом рвал руками траву для кормления кроликов. Садовники режут траву ножами, но китайским мальчикам ножей в руки не давали.
Но вот уже 10 часов! Пора выпускать из загона скот, а затем — в курятник, собирать яйца. Сохрани господи съесть яйцо! Ведь это тяжелый грех: за это запрут в одиночку на сутки и кормить вовсе не будут. Яйца едят только "отцы". Новообращенным же полагается терпеть до обеда На обед только рисовая каша и порция подгнившей морковки. После обеда считается полезным молотить бобы, а потом опять в церковь. Что же после церкви? Сущие пустяки: печь хлеб для "отцов", загонять уток и гусей или чистить хлев для крупного скота. Вечером, на очередном богослужении, Ю обычно сильно клевал носом, но спать на молитве воспрещалось — за это легкий подзатыльник.
Добравшись до своего соломенного ложа, Ю иногда всхлипывал. В этом нет ничего удивительного, поскольку бедняге было всего "около десяти лет". Но самое страшное — это отчетливое сознание того, что ты одинок. В таких случаях иногда и взрослые плачут.
Ю спал тяжело. Ему постоянно снилось горное ущелье, в котором неумолчно ревет Янцзы, топот копыт маньчжурских всадников и далекое зарево на западе..
31
* Ваньсуй — да здравствует, в буквальном переводе — "десять тысяч лет". В старом Китае провозглашалось только в честь императоров.