Все это нам известно, — сказал он в ответ на замечание Ли Сю-чена. — Крепость Аньцин — это ключ к Нанкину. Если мы не отдадим Анышн и разобьем дьяволов на западе, то мы укрепим свое положение гораздо более, чем обороняясь под Нанкином.
Я боюсь за Апьцин, — коротко сказал Ли Сю-чен, — и рад слышать эти слова.
Мы все это обдумали, — кивнул головой Гань-ван. — Но имеется строгий указ Небесного Царя достославному Чжун-вану идти на восток, а не на запад.
На восток? — удивленно переспросил Ли Сю-чен. — То есть в провинции Цзянси и Чжэцзян?
Да, именно на восток. Пусть Чжун-ван вспомнит, как действовал он в победоносном походе против южного лагеря дьяволов. Ведь он пошел не прямо на лагерь, а отправился на восток и завоевал нам Ханчжоу. Дьяволы бросились спасать восток и ослабили осаду столицы, а Чжун-ван быстро пришел обратно и снял осаду. Разве в этом нет мудрости?
— Так было задумано свыше, — отвечал Ли Сю-чен.
— Мы и теперь имеем в виду не завоевание устьев реки, а лишь отвлечение Цзэн Го фаня от Аньпина. Кроме того, нам нужно продовольствие. Если Цзэн бросится на восток, мы воспользуемся этим и вернем себе богатый запад.
Это был очень сложно и широко задуманный план. Верный Царь не мог возражать. Впрочем, возражать и нельзя было. Хун Сю-чюань не любил, когда его полководцы спорили на военном совете. Ли Сю-чена на этот раз вовсе не позвали на совет. Перед ним лежал священный указ Небесного Царя. Через месяц надо было "доложить о выполнении". Так выражался сам Хун-Сю-цюань.
— Со всем вниманием повинуюсь, — сдержанно проговорил полководец.
Гань-ван испытующе посмотрел на него, но ничего не сказал. Подозрительность семейства Хунов была широко известна всем тайпинским генералам.
— Я думаю, — продолжал Ли Сю-чен, — что в то время, когда маньчжурские дьяволы дерутся с иностранцами[37]*, нам не следовало бы оставаться в стороне. Уж если речь идет о походе на восток, то следовало бы дойти до Шанхая и до моря. Дьяволы не сумеют защитить Шанхай, а иностранцы не станут им помогать.
Гань-ван надел очки и, посмотрев на карту Китая, которая висела перед ним, ответил только после долгой паузы:
Государь не доверяет иностранцам. Они хотят захватить Китай. Им нужен дешевый шелк, чай, уголь. А что они нам предлагают? Опиум?
А если попытаться еше раз?
Договориться? Об этом больше всего думает наш враг Цзэн Го-фань. Он готов стать рабом Англии и Америки.
Может быть, они, по крайней мере, не станут мешать нам?
Гань-ван высоко поднял брови:
— Достославный Чжун-ван надеется на нейтралитет европейцев? Нет, им это невыгодно. Они хотят таких китайцев, как трус и злодей Цзэн Го-фань. Им не нужно сильное Государство Великого Благоденствия…
Он помолчал несколько секунд и вдруг решительно снял очки.
— Такова священная воля государя. Спорить и обсуждать бесполезно!
Он откинулся в кресло и устремил на Ли Сю-чена уже совсем другой взгляд — веселый, почти дружеский. Гань-ван обладал способностью быстро менять выражение лица и тему разговора. Иностранные послы признавали его человеком хорошо воспитанным, гибким и превосходно владеющим собой, — а это необходимые качества для дипломата.
Наш брат Чжун-ван напрасно беспокоился о своей семье. Я получил письмо и поверг его к ступеням трона. Государь изволил разрешить Ли Мао-линю присоединиться к победоносному отцу. Остальные члены высокой семьи пока останутся в Небесной Столице. Им ничто не может угрожать.
Это хорошее известие, — сказал Ли Сю-чен, хотя известие было не слишком хорошим. Хун Сю-цюань в награду за победу вернул сына отцу, но семья полководца оставалась на положении заложников.
Я хотел показать нашему брату Гань-вану еше одно секретное послание, — продолжал Ли Сю-чен. — Правда, это старое послание, но его интересно было бы прочитать. Мои солдаты нашли его в лагере дьяволов.
Ли Сю-чен достал из коробочки и протянул Гань-вану крошечный восковой шарик, покрытый мельчайшими значками.
Что это?
Это способ, которым наши внутренние враги переписываются с врагами внешними. В случае нужды такой шарик можно спрятать в ухе или в волосах.
Я ничего не могу прочитать!
Не стоит труда, — усмехнулся Ли Сю-чен. — Ученые имеют увеличительные стекла. Они уже прочли и переписали содержание этого послания.
И он подал Гань-вану густо исписанный лист бумаги.
Гань-ван прочитал. На лице его на секунду мелькнуло удивление и раздражение. Автор обращался из Небесной Столицы к предателю, бывшему тайнинскому генералу Ли Чжао-шоу с предложением попытаться уговорить Ли Сю-чена перейти на сторону маньчжур.
"Достаточно нескольких слов о возможной измене, — писал неизвестный автор, — как на Ли Сю-чена сразу падет подозрение Хунов. Подозрительность Небесного Царя поистине не имеет пределов. Копию письма обязательно прошу вручить человеку, стоящему перед вами, чтобы мы могли показать ее здесь, при дворе. Этим окажете неоценимую услугу императору…"
Письмо было подписано: "Старец с Кедровой Горы".
Вот каким образом меня очернили тогда в глазах государя! — сказал Ли Сю-чен.
Кто такой "Старец с Кедровой Горы"? — сердито спросил Гань-ван.
Мне это неизвестно. Уже не перзый раз я убеждаюсь, что тайные пособники маньчжур находятся в самом дворце Небесного Царя. Они пишут доносы и распускают злобные и лживые слухи.
Какое прискорбное обстоятельство! — проговорил первый министр, мгновенно овладев собой. — Но мы расследуем это дело и накажем виновников, если они еще существуют…
Напоминаю брату нашему Гань-вану, что это письмо было причиной задержания моей семьи…
Гань-ван улыбнулся.
— Высокая семья не задержана, — промолвил он, — но забота о ней государя столь велика, что он желает видеть ее в безопасности за стенами столицы.
Это значило, что возражать и спорить не имеет смысла. Полководец покинул первого министра и уехал в свой дворец. До поздней ночи он сидел над картой восточных провинций и только на рассвете погасил фонарь.
На следующий день царский любимец Мын Дэ-энь передал письмо своему секретарю и сказал кислым тоном:
— Указано свыше: расследовать и доложить, кто такой "Старец с Кедровой Горы", если такой действительно существует. Но зачем ему существовать?
Секретарь низко поклонился. Лицо его осталось неподвижным, только густые брови сошлись на переносице.
Понимаю. Но если так, то не следует ли прекратить наблюдение за Чжун-ваном и его соратниками?
Нет, — твердо ответил Мын, — наоборот, следует усилить наблюдение.
Утром в Нанкине резко и длительно загудели гонги.
Улицы заполнились толпой. Почти все были вооружены, даже девочки-подростки. Офицеры ехали на конях. Множество треугольных флажков на бамбуковых шестах следовало за офицерами. В паланкинах, в сопровождении стражи, проплывали крупные чиновники. Народ, попроще шел пешком, таща на плечах длинные кремне. вые ружья, алебарды и пики.
Среди низких домов с причудливо изогнутыми коньками крыш, среди молодой зелени садов раздавались пронзительные звуки меди. Они рождались за желтыми стенами Небесного Дворца.
На площади располагались войска. Пестрели правильные четырехугольники войск, одетых в желтое, черное, синее, оранжевое. Волновалось бесчисленное количество красных повязок. Ровной щетиной вздымались копья. Полоскались в воздухе черные гвардейские значки.
В последний раз ударил гонг. Как только он смолк, раздались короткие звуки витых рожков. Играли горнисты всех дивизий.
37
* Ли Сю-чен имел в виду третью "опиумную" войну (1859–1860), в результате которой цинский Китяй был окончательно разгромлен и превратился в зависимую, полуколониальную страну.