Из яичек вылупливаются червячки. Их кормят листьями шелковичного дерева. Чтобы выкормить это небольшое количество червей, нужна тонна листьев.
Проходит тридцать два дня.
К потолку червоводни подвешиваются слабо связанные пучки соломы, и на каждый из них сажается целая пригоршня червяков.
И вот солома начинает оплетаться тончайшими серебристо-серыми нитями. Инь-,лань и Гань-цзы смотрят на них с благоговением. Пять дней ткется эта тонкая паутина. Женщины ходят кругом на цыпочках.
Ткется шелковый кокон. Червячки — это будущие личинки бабочки-шелковины. Серебристо-серые нити — это драгоценный шелк-сырец. Его распарят в горячей воде — и во всех деревнях на Янцзы загудят древние, крепкие станки, на которых производится размотка шелка. Это кропотливая, долгая работа. Тяжелые, великолепные, затканные узорами шелковые материи для членов императорского дома в Пекине ткутся в тех же деревнях и маленьких городишках на ручных станках.
Как говорят мудрены: «Время и терпение превращают шелковичное дерево в шелковое платье».
Но плохо, когда люди зависят от червячков. Плохо, когда червячки родятся красноватыми и не хотят есть…
А на площади, возле кумирни, разложил свои товары Фу. Он сидит под зонтиком, в очках, важный, как чиновник, среди мешочков с темно-коричневыми кусками опиума. Ему подносят с поклоном последние запасы шелка. Он с кислым видом взвешивает их и протягивает в обмен мешочек, два мешочка…
Крестьянин смущенно кланяется. Он хотел бы получить еще мешочек. Фу отрицательно качает головой.
— Япянь повысился в иене, — объясняет он. — Не так-то легко его сюда доставить. Я рисковал жизнью из-за вас. Моя жизнь стоит дорого.
Крестьянин униженно подтверждает, что жизнь Фу стоит очень-очень дорого, но все-таки он хотел бы еще один мешочек. Ведь это на весь год.
Все дорожает, — строго говорит Фу. — Я не чиновник, не генерал, не помещик. Я купец. Я плачу за все своими деньгами и получаю барыш. Я и так слишком добр. Следовало бы брать с вас не шелком, а деньгами.
Денег нет, почтенный господин…
Я знаю. Отойди и не попрошайничай! Больше не дам. Ты и так мне должен.
Это правда. Все должны Фу. Все просят об отсрочке..
— Мы всем должны! — ворчит Ван Ян. — Мы должны Фу, мы в долгу у «отца» Ван Чао-ли. Долги растут, растут и налоги.
Инь-лань всхлипывает. За ней начинает плакать и Гань-цзы. Даже свинья, которая живет под лавкой в той же комнате, подхрюкивает самым грустным образом.
— Ван Чао-ли предложил мне стать его арендатором. Он дает мне буйвола;
Инь-лань посмотрела на Ван Яна:
И ты согласился?
Я отказался. Я хочу работать на земле моих предков. Ты хочешь, чтобы я стал похож на Ван Аня?
Ван Ань — кабальный арендатор. Он живет с семьей в бараке у Ван Чао-ли. Все это за долги — и не за свои, а за долги его покойного отца.
Отец его попросил как-то у Ван Чэо-ли взаймы десять даней[9]* шелковичных листьев до апреля. Ван Чао-ли вместо листьев дал ему денег, но расписку взял на листья. В апреле шелковичные листья стоили уже в четыре раза дороже, и долг учетверился. Денег у отца Ван Аня не было, и договор переписали на рис до октября. Но в октябре рис подорожал почти вдвое; удвоился и долг. Ван Чао-ли больше не хотел и слушать об отсрочках и забрал землю отца Ван Аня по самой дешевой расценке. Но всей земли несчастного не хватило на то, чтобы покрыть долг. С горя старик умер, а долг его перешел по наследству к Ван Аню и его семье. Теперь Ван Ань не может уйти из барака, пока не будет выплачен его долг, который все время растет. Ван Ань считается «неисправным должником». Он не имеет права переступать порог дома хозяина и при разговоре с ним обязан стоять на коленях. Долг у Ван Аня громадный, и вряд ли он сумеет выплатить эти деньги за всю свою жизнь. Вернее всего, что этот долг перейдет впоследствии к его сыновьям.
— Мы умрем с голоду, — шепчет Инь-лань.
Ван Ян выходит. Солнце обливает горы словно раскаленным потоком лавы. Вдали горячий воздух заметно течет, как сахар, тающий в теплой воде. Над оросительными канавами чуть заметны легкие струйки пара.
Засыхающие старые деревья резко обозначились на небе, и даже вечно сверкающая вода на быстринах реки, кажется, течет тише.
Уровень воды на рисовых полях очень низок. Такого уровня давно не видели опытные крестьянские глаза. А ведь время «малых дождей» уже наступило…
Фу все продолжает торговать на площади. Вокруг него масса соломенных шляп, похожих на грибы, и хмурые, заискивающие, загорелые лица. Подходит Ван Ань, кабальный арендатор.
— Тебе не дам, — говорит Фу. — За тебя некому платить.
Ван Ань поджимает губы и отходит. Ван Ян протискивается через толпу и угрюмо кланяется. Фу смотрит на него пристально:
Опять пришел? Я уже сказал: я не могу больше прощать долги. Надо платить. Принеси мне семь связок медных монет или на такую же сумму серебра.
Прошу почтенного Фу… Откуда мне взять серебро?
— Никаких просьб! — ворчит Фу. — Ты мог бы устроить свои дела, как разумный человек. Мне сказали, что Ван Чао-ли предлагал тебе стать его арендатором. Он дает тебе рисовую рассаду и буйвола за такие пустяки, как пол-урожая.
Ван Ян делается еще мрачнее:
Мне нужна земля моих предков.
Достойное желание, — язвительно говорит Фу, — но некоторые желания невыполнимы. Я слышал даже стороной, что добрый Ван Чао-ли готов внести часть твоего долга, лишь бы помочь тебе. Он заботится о вас, как о детях,
В толпе глухой, неопределенный ропот. Фу оглядывается с беспокойством.
— Вы потеряли уважение к «отцу», к великому Вану?
Он «отец» тем, кто несет ему рыбу и овощи по праздникам, — замечает крестьянин, стоящий в задних рядах. Судя по голосу, это Ван Ань.
У нас голод…
У него амбар набит зерном. Это наш общинный амбар, он держит его на запоре…
Фу испугался. Впервые так невежливо отзывались об «отце» крестьяне.
— Великий Ван Чао-ли лучше знает, что делать с вашим амбаром, — говорит Фу сухо. — Но, так и быть, — обращается он к Ван Яну, — я даю тебе еще мешочек из уважения к сединам старца. Твой отец потерял зрение от старости?
Нет, — потупившись, отвечает Ван Ян. — У него выколоты глаза.
Как?
Четыре года назад у нас еще был буйвол. Он забрел в рисовое поле Ван Чао-ли. И это заметил Чжан Вэнь-чжи…
Владелец закладной конторы?
Да. Он побежал к Ван Чзо-ли и сказал, что буйвол моего отца ест молодые ростки. Ван Чао-ли с сыновьями отправился туда. Меня не было, а поблизостибыл мой отец Ван Хэ. На него накинулась толпа миньтуаней[10]* и сыновья Ван Чао-ли. Они потащили его. По дороге они решили выколоть ему глаза за то, что он плохо смотрел за скотиной. Мой отец просил, умолял, предлагал все имущество. «Нет, — сказали они, — нерадивый крестьянин должен быть наказан, чтобы другие не испортились». Чжан Вэнь-чжи был там, и он смотрел и молчал.
И они выкололи ему глаза?
Да. Я нашел его в крови, и он не узнал меня.
Фу молчит некоторое время.
Таково было желание неба, — говорит он.
— Да. Мой отец ходил к алтарям в Учан и даже в Нанкин, Жег свечи, много свечей. Ходил к прорицателям. Потом он с горя пошел даже к заморским дьяволам в самом конпе реки. У них есть такая лавка, где, говорят, пришивают руки, ноги и даже голову[11]**. Отец просил вставить ему новые гляза, чтобы он мог видеть. Но они не хотели. Тогда он отправился назад. Он странствовал целый год.
Фу говорит:
Таково желание неба.
И доброго вашего «отца» Ван Чао-ли, — добавляет чей-то насмешливый голос из задних рядов.
Фу испуганно оборачивается.
Кто это сказал?
Молчание. Грубые, усталые лица крестьян неподвижны.
Фу где-то слышал этот голос. Он силится вспомнить и не может. Этот голос послышался из группки лодочников и рабочих, которые притащили джонку купца. Они стоят толпой и посасывают трубочки.