Идет мокрый снег, и он укрывается под навесом над входом в публичный дом, малявка. От холода зубы его выбивают дробь, и он утирает рукавом соленую слизь, текущую у него из носа. Пройдет еще полчаса, пока он войдет и поймет, что заведение Чакон представляет собой низ дома, приспособленный под бордель, восемь комнат с красными лампочками и уборными, где можно подмыться. Сюда заходят, поднимаясь по дощатой лестнице, наградившей не одной шишкой неуверенных бедолаг и доставившей немало неприятностей хозяйке. У Чакон никогда нет свободной минутки, чтобы начать ремонт, малявка. Занятая то одним, то другим, она обещает сделать его каждое лето, но, когда наступает август, с появлением первых клиентов предпочитает сэкономить денежки. И отказывается от своих обещаний.
— Отложим до бабьего лета, — заявляет Чакон, впрочем без большой уверенности. Своим словам она тоже особо не доверяет. В глубине души она мечтает о роскошном загородном домике с тенистой колоннадой у входа. Охотничьем домике, где так удобно вести деловые разговоры, с высокими потолками, отделанными лепниной в восточном вкусе. И люстрами, похожими на застывший в воздухе дождь хрустальных светящихся капель. Клиенты-толстосумы, шуршащие персидские ковры, шторы из красного бархата и балдахины. Поэтому Чакон ждет, что рано или поздно у нее выгорит какое-нибудь дельце. А пока Чакон ждет, Луисардо жадно глотает клуб дыма и продолжает свой рассказ. Он возвращается к типу с серебряными сединами, который носит «ролекс» и похож на сошедшего с афиши полицейского или продажного тореро. Он вошел прямо, как фул-стрит с джокером, потому что это игрок, зовут его Фазан, и он собирается сыграть несколько партий в чирибито в одной из задних комнат рядом с уборными. Это маленькая комнатушка, малявка, ты не подумай, говорит Луисардо со своей противоударной и водонепроницаемой улыбкой. Чуть побольше, чем контора Карлоса Толедо на Кальсаде, и мебели в ней всего столик с жаровней, три складных стула и этажерка, заставленная бутылками виски и джина. С потолка на черном проводе свисает голая, обсиженная мухами лампочка, похожая на вопросительный знак над головами игроков. Но всех этих подробностей, малявка, путешественник не знает, потому что, едва войдя, вежливенько присаживается к стойке. И спрашивает стакан тоника. «Три тысячи,
миленькой». К нему подходит девица родом из Санто-Доминго и ласково гладит его между ног. «Может, угостишь меня, милок?» Путешественник не отвечает ни да ни нет, но уроженка Санто-Доминго уже подала знак своей подруге за стойкой. «Три тысячи, миленькой». Подозрительный, как пуганая ворона, путешественник платит за выпивку и, окрыленный, отходит к дивану и садится. «А для меня найдется местечко, миленькой?» Это пышнозадая Самира глядит на него и опускается ему на колени всей пылкой тяжестью своей задницы; горячее жирное пятно проступает у него на брюках, курок спущен. «Давай займемся любовью, за десять тысяч, спешить некуда, а если хочешь, чтобы я сделала тебе отсос, то всего за половину, прямо здесь, миленькой». Чакон обучила своих девочек высокому искусству владения языком и губами. Поэтому Самира становится на колени и собирается сделать то, что делают в этой позе. Однако путешественнику надо совсем другое. Одним движением руки, словно сгоняя муху, он отстраняет девицу. Встав, он смотрит по сторонам и нигде не видит своей негритянки — ни белой полоски ее обнажившихся в улыбке зубов, ни ее волос цвета свежесбитого масла. Он уже собирается спросить про нее, но тут к нему подходит Кати и просит у него монетку для игрального автомата. На ней розовый купальник, обтягивающий выпуклый лобок, и она облизывается, как будто ест мороженое, и снова просит монетку. Путешественник встает, чтобы пошарить по карманам, и тут-то, малявка, открывается входная дверь, и появляется она — в облачке лисьего меха, надушенного «шанелью». Путешественник с болью чувствует, насколько она прекраснее всех остальных. Чакон — тоже, поэтому так заботливо помогает ей снять с плеч серебристое боа.