Поэт Андрей Эглит прибыл в Швецию на одной из последних лодок. Смело и самоуверенно он ступил на берег. Неужели слава о нем не дошла до Швеции? А слава — это хлеб, слава — это деньги, слава — это квартира в центре Стокгольма с холодной и горячей водой. Но слишком многие стремились к удобствам. И они просто плевали на славу Андрея Эглита.
Певец ужасов Латвии чуть не лопнул от злости. И излил свою злость в стихотворении об эмигрантах:
Однако скоро Эглит понял, что если он будет злить воронье, то в люди ему не выйти. От его воплей им ни тепло ни холодно. Лучше уж самому ловко устроиться среди воронья. И он устроился. Разнюхав, что американцы не жалеют денег ни на шпионаж, ни на антисоветскую агитацию, он решил урвать для себя из этих сумм хоть самое необходимое. Однако он не был так безрассуден, чтобы самому идти на какой-то риск. Надо было что-то придумать.
Так возникла еще одна, и не последняя, организация — Латышский национальный фонд. Каждый, кто хочет бороться, вносит на создание фонда свой однодневный заработок. Это для начала. Чтобы хоть было на что снять помещение и выпить глоток спиртного. И собрать первые сведения, которыми можно было бы заинтересовать американского дядюшку.
При посредстве «посланника» Салнайса на учредительное собрание были приглашены шестьдесят восемь известных в обществе лиц. Пришли тридцать три. После собрания провели общие выборы (это были первые, но не последние такие «общие» выборы). Больше всего голосов, разумеется, «подсчитали» за инициатора фонда — Андрея Эглита, и он стал генеральным секретарем фонда. Организационные трюки удались безотказно. Лавочка могла начать торговлю. Эглит для нужд фонда снял две комнатки, в которых поселился сам и ютился до той поры, пока не решил жениться на какой-то шведской подданной, которая, правда, не очень отвечала его изысканным поэтическим вкусам. Но фундамент есть фундамент.
Агенты фонда принялись собирать информацию о судах, прибывавших из латвийских портов. Они приставали к морякам. Собирали сведения о Латвии. Перелицовывали их на свой лад и заводили антисоветские картотеки. Печатали и кое-какие брошюры, содержащие всякую клевету о родине.
Американский дядюшка наконец услышал писк Андрея Эглита. Кое-что он купил, кое-что заказал. В протянутую руку Эглита постепенно посыпались деньги. Предприятие расширялось. Фонд превратили в глобальную организацию, поэт начал колесить по всему свету, пробуя винные изделия разных стран.
Агентурная сеть фонда расширялась и уже могла выполнять более сложные задачи. Агенты пробирались на суда, шедшие в Латвию. Вооруженные фотоаппаратами, они пытались снимать все, что могло бы пригодиться шефу. То, чего нельзя было снять, они фабриковали сами. Так собирался антисоветский фотоматериал, который использовали для издания специального альбома.
Стихов о каркающих воронах Андрей Эглит больше не писал. Он сам стал одним из самых зловещих воронов.
Беда была только в том, что американскому дядюшке все было мало. Он требовал все больше и больше. Андрей Эглит догадывался, что добрая доля сумм, предусмотренных на латвийский вопрос, проходит мимо него. Они попадают к другим людям, ловящим другими сетями.
В таких сетях в конце концов запутался и Лейнасар.
Довольно долго Лейнасар участвовал в эмигрантской виселичной комедии, главным образом в качестве зрителя. Она занимала его, как занимало маленькое кино на окраине Стокгольма, где всегда что-нибудь случалось: ломалась скамейка, гас свет, отказывала киноаппаратура или возникала драка.
У него была работа, заработок, на который можно было существовать, квартира. Хоть жизнь его и была однообразной, бесцельной, какой-то непостоянной, точно он все время находился в командировке, ему все же не надо было домогаться чужих грошей, а лишь стеречь собственный карман. Он не был вынужден создавать общества и фонды, чтобы добиться кресла лидера или члена правления, именем Иисуса Христа создавать латышские приходы, которые жертвовали бы пастору необходимые для легкой жизни кроны, как это делали священники разных вероисповеданий. Самым ловким среди них, несомненно, был Свикис, превзошедший даже такого ловкача, как Слокенберг. Свикис не только создал свой «приход» и объезжал лагеря с антисоветскими проклятиями, но ловко завоевал богатую пятидесятилетнюю супругу судовладельца Грауда. Пронырливый пастор, которому еще не было сорока, успешно обставив всех конкурентов, прочно занял место в ее остывшей постели.