Решив, что в доме без мужчины никак нельзя, она подобрала Тирлаука. Будет хоть кому дров наколоть.
Вместе с Тирлауком в этот дом пришла и война, ожесточенная, не затихающая, порою безмолвная, порою шумная. Тирлаук сражался за свою свободу, а Пиладзиене боролась против анархии, безалаберщины, за порядок в хозяйстве.
В таких битвах верх обычно одерживает женщина. Почему? Полностью это еще не исследовано, но, что это именно так, недвусмысленно подтверждается фактами. Так было и с Тирлауком. Во всех случаях стихийного бунта с его стороны можно было говорить лишь о том, когда и где наступит минута капитуляции.
Только однажды Тирлаук попытался пустить в дело сверхтяжелую артиллерию: пригрозить Пиладзиене, что, если она не смягчится и не даст ему больше свободы, он заявит куда следует, чем она занимается на самом деле.
Тирлаук запомнил взгляд, которым его кольнула старуха, по сей день не забыл полена, оказавшегося у нее под рукой. Когда он спустя неделю немного поправился, ночью пришел человек с поднятым воротником, подсел к кровати и ткнул ему под нос пистолет системы «Зауер унд зон».
— Чем пахнет?
— Смертью пахнет.
— Так веди себя как полагается, и чтоб на тебя больше никаких жалоб.
Когда его потом спрашивали, откуда у него шрам на лысине, Тирлаук говорил, что поднимал на чердак двойную раму, оступился, и рама трахнула его по голове. Пиладзиене битых три часа уксусом его растирала, в сознание приводила.
Да, Тирлаук был вышвырнут за борт.
Однажды ночью в августе Пиладзиене оказалась в большом затруднении. Опять человек с поднятым воротником постучался в окно и сказал, что срочно надо достать медикаменты и провизию. Деньги? Денег нет. Потом, может, будут. Налет на Зинтенское отделение связи провалился. Двое убиты, один ранен. Вот все, чего добились.
— Без денег ничего не достанешь, — пожаловалась Пиладзиене.
— Ты за идею борешься или за что?
— Ясно, что за идею.
— Так наскреби что-нибудь.
— Мыши да крысы денег не делают.
— Поищи — найдешь какие-нибудь драгоценности Карнитиса.
— Ох, господи, господи! — вздохнула Пиладзиене.
Когда бандит ушел, она стала соображать, как выполнить задание.
До сих пор ее задача была более или менее ясна. Бандиты приносили деньги и говорили, чего достать. Денег всегда было меньше, чем стоили нужные продукты, одежда и медикаменты. Но добыча денег уже давно была налажена: Пиладзиене передавала деньги человеку, который снабжал ее самогоном. Самогон же она без особого риска быстро сбывала за большие деньги в порту и у лесопилки.
И на этот раз можно было пойти по тому же кругу, но самогонщик без денег и пальцем не шевельнет. Да и самой ей не добраться до него. Дорога дальняя, а поясница так ломит, что шевельнуться трудно. Вот уже три дня, как она все на кровати или лежанке валяется.
Ничего не поделаешь, придется рискнуть.
С утра она предупредила Тирлаука, чтоб никуда не исчезал. Надо выполнить долг. Весь день Тирлаук рубил хворост и колол дрова, кляня на все корки почту и почтарей.
Вечером Пиладзиене тщательно занавесила окно, зажгла свет и позвала Тирлаука в комнату:
— Обувайся, идти надо.
— За самогоном или по другому делу?
— За самогоном.
Тирлаук обулся и опять сел за стол. Пиладзиене опустилась против него на стул, еще раз опасливо взглянула на окно, затем вытащила из большого кармана передника сверток. Когда она развернула тряпицу, сверкнуло золото.
— Золотые часы Карнитиса! Так и думал, что они у тебя! Перед отъездом Карнитис искал их, но не нашел.
— Не твое дело, — прошипела Пиладзиене, ударив Тирлаука по дрожащим пальцам. — Я заверну эти часы в тряпку. Только смотри не тронь. Так, не разворачивая, и передашь. Скажи, что это только залог, недельки через две выкуплю. Он знает, что со мной шутки плохи. Бидон с самогоном чтобы стоял в кустах за домом не позже следующей ночи. Понял?
— Понял.
— Погоди, не хватай! Сначала поклянись, что выполнишь задание. Погоди! Лучше дай клятву национальной верности. Знаешь, что за ее нарушение — расстрел?
Пиладзиене подошла к комоду и, порывшись в нем, достала из-под белья помятую бумажку. Такие листки она прошлой осенью раздала кое-кому и затем, подписанные кличками, собрала снова. Один оставила себе.
— Становись на колени!
— Да разве… я и так…
— На колени, говорю!