На другой день в Нерету на четырех машинах выехала крупная оперативная группа. Димза должен был остаться в Риге.
О разгроме неретской банды быстро узнали во всей Курземе. Нападение было неожиданным. Участвовали даже войска из Литвы. Весть об этом больше всех подавила Остниека. Ведь он так надеялся на связь с заграницей. Кто первым приехал, тот первым и мелет. Он раньше всех ухватился за эту идею и мог раньше всех надеяться на транспорт. Чем плохо сидеть в шикарном стокгольмском ресторане? Музыка, девочки… А тут?
Бывший легионер и арайсский бандит, теперешний начальник айзпутской группы Альфред Остниек сидел в своем временном штабе, в сарае, на чурбане, и слушал, как по крыше барабанил дождь. Кругом сложенное сено. На небрежно сколоченных козлах лежала дверь от сарая, служившая столом. Это не гладенький ресторанный столик! И разве это напиток! Воняет можжевельником и кошачьим дерьмом. Пей такую гадость… Но Остниек пил. Морщился, но пил. Противно было еще и оттого, что эту бутылку он отнял у Банкова. В сущности, Банков сам отдал ее, спасая свою шкуру. И спас. Может, все-таки следовало пристрелить его. Остниек взял валявшийся на столе пистолет. Надо было пристрелить! Разве Банков не свинья? И он, Остниек, у Арайса откалывал номера с девчонками? Но надо знать где и с кем. А Банков? Свинья… свинья… свинья! Дочку соседа… Смазливая Олите и сама охотно с парнями заигрывала… Конечно, не с таким скотом, как Банков. А старику ухо отрезал! Да какому старику? Нашему человеку… Надо бы пристрелить… Но собутыльники Банкова отомстили бы. Как пить дать отомстили бы. В один прекрасный день — пулю в затылок, и баста… Противно…
Остниек опрокинул полный стакан вонючего пойла и жалобным голосом затянул любимую «героическую песню» бандитов:
Ни черта не слышат! Банков со своей телеги самого черта в эфир посылает, а никто не слышит… И зачем им нас слышать?.. Очень мы там нужны!
После следующего стакана последовал еще более жалобный припев:
Есть кого знать! Олите опоганена!.. Старику ухо отрезали… Как бы самому пулю в затылок не всадили…
Пламя свечи вздрогнуло. Кто-то отодвинул лоскутное одеяло. В сарай вошел человек в брезентовой накидке.
— Не лезь, на посту лакать нельзя.
— Какой-то тип сюда приперся, хочет тебя видеть.
— Гони ко всем чертям!
— Не уходит, говорит, важное дело у него.
— Как его зовут?
— Зигфрид Вилберт.
— Кто? Вилберт? — Остниек вскочил. — Сейчас же впусти!
Остниек мгновенно перебрал в памяти все события, связанные с Вилбертом.
Вилберт под осенним дождем промок до ниточки. При свете свечи пальцы его выглядели совершенно белыми.
— Садись! — Остниек показал на чурбан по другую, сторону стола.
Вилберт сел. Остниек встал против него, взял пистолет и принялся перекидывать его с ладони на ладонь, затем остервенело завопил:
— Пристрелить на месте или сперва пятки попалить?
— Зачем стрелять, зачем пятки палить? — запинался озябший Вилберт.
— За то, что дезертировал! За то, что к коммунистам переметнулся! За то, что пришел предать нас! Знаем мы вас, собак! Мне уже давно о тебе говорили.
— Я не дезертировал… Я выполнял задание.
— Врешь! Где Сескис?
— Сескис убит. Убит в бою.
— Где?
— В лесу за Неретой.
— Врешь! Читай «Отче наш»! — Остниек поднял пистолет и прицелился Вилберту в лоб.
Тот вздрогнул.
— Не балуйся! Пистолет заряжен.
— Может, и в самом деле не стоит пулю тратить? Лучше повесить тебя на твоем же ремне?
— Чего, начальник, куражишься? — Вилберт овладел собою и заговорил спокойно, деловито: — Сам посылал, а теперь куражишься.
— Куда посылал?
— В Нерету.
— А сперва?
— Дижгалвиса мы не могли дождаться. Решили зря время не терять и пошли, не связавшись с ним.
— Когда из леса вышли?
— В прошлое воскресенье.
— Дальше!
— Отняли у приехавших за орехами хорошие паспорта и вентспилсским поездом уехали в Ригу, оттуда на автобусе добрались до Скайсткалне, затем сели на попутный грузовик. Три раза пришлось останавливать машины, пока добрались до Нереты. Ну и намучились мы, пока отыскали что-то! Девчонка из аптеки заболела и лежала в больнице. Мы уже решили, что зря поехали. Только назавтра брат девчонки вынес нам из больницы записку. И там в лесу нас хотели расстрелять, как ты меня теперь. Но там оказался один твой знакомый, мы назвали твою примету, и с нами стали разговаривать.