Долгожданный час настал. Начались лихорадочные приготовления. Все могло давным-давно быть готово к отъезду. Но оказалось, что никто из банды по-настоящему не верил в реальность отъезда, хоть все только и жили надеждой на него. Теперь никто не знал, куда раньше бежать и за что раньше хвататься.
Больше всего хлопот было у самого Рича. Надо достать машину, вызвать жен Герцога и Себриса. Каждому часами втолковывай, что придет за ними не большой корабль, а лодка. Ехать надо почти совсем налегке. Фредис оставался в Латвии, чтобы по-прежнему поддерживать связь и встречать тех, кого будут засылать впредь.
Лейнасару много помогала Велта. Без нее, наверно, не удалось бы свести концы с концами. Нелегко было Велте с Милдой Риекстинь.
— С чьей дачи вы передавали? С моей! Кто вас от ареста спас? Я! А квартиру на улице Безделигу кто нашел? Я! Так чего же вам еще? Должны за это мне самое необходимое перевезти? А то с чем же я там новую жизнь начну?
Велта собственноручно расшвыряла пять больших узлов и четыре чемодана Риекстиней. Из всей этой огромной кучи она оставила вещей только на две небольшие сумки. Лейнасар сам к Риекстиням не ходил, боялся, что за их квартирой следят, хотя Риекстинь еще несколько недель назад прислал сказать, что «воздух чист».
За свое вмешательство Велте пришлось выслушать немало:
— Кто вы такая вообще? Я раньше вас могла Лейнасара к рукам прибрать! Поэтому лучше не разоряйтесь! Все равно Лейнасару жаловаться буду!
19 декабря Крусткалн принес радиограмму: «Все о’кэй, если не возникнут помехи, ждите 23 декабря от 20 до 02 часов. Герцог».
Лейнасар долго стоял посреди комнаты:
— Значит, наконец-то!
Когда он поднял глаза, Велта сидела за письменным столом и заклеивала какой-то конверт.
— Хочешь оставить отцу письмо?
— Нет, хочу это дать тебе с собой, отвезешь в Стокгольм. Это наш меморандум. Он, правда, куда жиже получился, чем мы надеялись, — многие подписи ведь фиктивные. Но, может, он все-таки пригодится.
— А почему ты сама не повезешь меморандум? Это произвело бы большее впечатление и тебе выгодно было бы. За такие вещи хорошо платят. А с меня и фотоматериалов хватит.
Велта уставилась в окно и довольно долго простояла так, затем, не оборачиваясь, тихо сказала:
— Я не еду.
— Что случилось? — Лейнасар шагнул к ней, но остановился.
— Ничего не случилось, я просто передумала. Кем я там буду?
— Я думал, что ты будешь вместе со мной.
— Даже если так. Но кем я буду в чужой стране, в чужом городе? Ничтожной пылинкой на чужой дороге. Теперь я недовольна жизнью в Латвии только потому, что стала такой ничтожной. Так не все ли равно, где я буду ничтожной — тут или там?
— Но ведь мы вернемся, вернемся победителями!
— Дай бог… Я буду ждать тебя…
— И ты так легко и просто расстаешься со мною?
— Не легко и не просто. Не тяжелы мне мешки с картошкой, выдержу и это.
Лейнасар вспыхнул:
— Ладно. Делай как хочешь. — Он резко повернулся и вышел в коридор. Там быстро надел пальто и выбежал на лестницу, резко захлопнув за собой дверь. Но на лестнице он опомнился. Вернулся. Велта все еще стояла у окна и смотрела на улицу.
— Что-нибудь забыл?
— Забыл проститься.
Он подошел, обнял ее за плечи. Губы Велты были холодны.
Лейнасар тихо вышел из комнаты.
Когда-то Буллис слыл в Приежусилсе одним из первых богатеев. У него был самый большой и самый новый дом. Сын готовился в адвокаты. Когда выучится и женится, будет у него куда летом на дачу выезжать.
Сын Буллиса учился долго, очень долго. Ученье пожирало уйму денег, но так и ушел в легион недоучкой. Там, под Волховом, и остался. Мать не перенесла потери сына. После войны служанка поступила на рыбозавод. Буллис остался в доме совсем один, как крыса в пустой церкви, и окончательно опустился. Он занимал только одну комнату. Остальные две использовал как клеть и погреб. Теперь в большой комнате была насыпана картошка. Окно заколочено и законопачено паклей, чтобы не продувало.
— Настанут лучшие времена, возьму молодую жену, — поговаривал он. В надежде стать его избранницей та или иная женщина изредка заботилась о хозяйстве Буллиса.
23 декабря с наступлением темноты поднялась метель. Это было неприятно, но все же к лучшему. В такую погоду никто без нужды из дому не выходит. Машина Фредиса, никем не замеченная, подъехала к хлеву, и вскоре ее так занесло снегом, что даже вблизи нельзя было разглядеть. Тихо, без шума, вся компания ввалилась в комнату, где было тепло и сравнительно светло. Но оставаться здесь было нельзя. Запыхавшись от волнения и одышки, Буллис поторапливал приезжих: