Стало ясно хоть это.
Место, где они хотели высадиться, от того, где они находились, отделяли шестьдесят километров. Пришлось менять планы.
Силинь долго соображал.
— Нам надо дойти до Пилтене, обогнуть его и попасть на усадьбу пастора ландзенского прихода. В поселке Ужава, как и в Пилтене, наверно, есть немцы. Но, чтобы попасть в Пилтене, надо переправиться через Венту. Не думаю, чтоб нам удалось это еще где-нибудь, кроме как на переправе. И то лишь ночью. Так что день проторчим тут, а с наступлением темноты отправимся в путь. За ночь дойдем.
Силинь рассуждал правильно, и остальные согласились с ним. Весь день они протомились в лесу, который был не более ста метров шириною. Поэтому расхаживать там было нельзя. Почти все время они провалялись на земле. После обеда пастушок подпустил скотину поближе к леску, собака, видимо, почуяла что-то, прибежала посмотреть. Однако она повела себя разумно, не стала лаять, только понюхала воздух и вернулась к пастуху.
— Узнает латышей, — пробурчал Силинь.
У Вилиса было желание стукнуть Силиня по голове.
К вечеру на ближнем хуторе кто-то забил в лемех. Пастушок воскликнул: «До-мой! До-мой!» — и побрел со своим стадом.
После полуночи они добрались до переправы. Поблизости не было ни души. На темных водах Венты покачивалась лодка. Лейнасар отвязал ее, и они без помех переправились. Правда, течение отнесло их немного вниз, и лодку пришлось привязать к черной ольхе.
— Кому нужно будет, тот найдет, — сказал Лейнасар.
Силинь подошел к дому ландзенского пастора. Вилис и Ансис ждали под высоким кустом сирени. Силинь робко постучал в окно. Затем он постучал еще раз, более настойчиво. Та же белая, холеная рука, которая несколько месяцев назад открыла Карнитису, приподняла занавеску. Силинь приник лицом к стеклу и что-то тихо сказал. Занавеска опять опустилась, и все направились к двери.
Обрюзгшее лицо приходского пастора Пилманиса свидетельствовало о пристрастии к алкоголю. Это было лицо картежника, убивающего дни и ночи в игре. Кожу, без кровинки, отличала та особая бледность, которую врачи именуют «карточной». Пилманис с Силинем поздоровались по-приятельски, даже сердечно. Сразу видно было, что встретились закадычные друзья, которым было что вспомнить. Пастор очень удивился, увидев перед собой Силиня и еще двоих. Лейнасар, внешность которого особенно поразила пастора, сразу же сделал вывод: Пилманису известно, что Силинь живет в Швеции, и его появление для пастора, по меньшей мере, — неожиданность.
Пастор сперва тщательно проверил, хорошо ли занавески закрывают окна, и уже тогда предложил присесть.
— Будем говорить здесь или в кабинете? — деловито спросил он.
— Пойдем в твой-кабинет, — ответил Силинь.
Силинь ушел за Пилманисом, оставив своих спутников в столовой за круглым пустым столом. Вилис проворчал:
— Наши предки в таких случаях обычно давали поесть.
Лейнасару тоже хотелось есть. Небольшие запасы продовольствия, взятые с собой из Слите, они уничтожили еще вчера утром, в лесу.
В кабинете Пилманис уселся за письменный стол, а Силинь на стул, на котором обычно сидели прихожане. На обоих членов ЛЦС со стены печально взирал распятый спаситель в терновом венке.
— Какой черт тебя пригнал сюда? — спросил слуга божий.
— Капитан Иогансон. Знаешь его?
— Знаю.
— Да, в сущности это тот же черт.
— Ведь он наш друг.
— Это не мешает ему быть чертом.
— Возможно. Пути господни неисповедимы.
— Может быть. Но чертом Иогансон стал, главным образом, потому что вы рохли.
— Так легко говорить, попивая шведский кофе.
— А тебе известно, почему молчит «Марс» и кто сунул «Антону» в глотку кляп?
— «Антон» еще зарыт в прибрежных песках, а «Марс» — в Риге, у Лилии. У «Марса» небольшие дефекты, а главное — у Лилии нет радиста.
— Неужели нельзя было найти радиста?
— Видимо, нельзя было.
— Всегда все надо делать мне. Радист теперь есть.
— Толстый или голый?
— Голый.
— Это что — шведская мода?
— Нечего шутить, мы чуть не утонули.
— Это милость божья, что вы не утонули.
Силинь коротко рассказал о высадке. Пилманис, в свою очередь, сообщил о последних событиях. Совсем муторно стало весною после ареста Чаксте. Он, Пилманис, чуть в штаны не наделал. Особенно в ту ночь, когда из Вентспилса примчался Карнитис, чтобы скрыться от ареста.