— Доброе утро! Наконец-то вы дома. Много сена накосили?
— Кое-что накосили.
— Да, да, и моя дочка… вот уже месяц, как в Мадону уехала. Только бы немец не схватил и в Германию не угнал. Чудовище это из живых кровь сосет. Но недолго ему лютовать так. По ночам, как притихнет, все гудит где-то. Хоть бы скорей пришли.
— Кто? — не понимая, спросил Лейнасар.
— Ну, наши!
— Кого вы называете «нашими»?
— Как кого называю? Кого все называют. Ну, красных.
— Вы ждете красных?
— Бог ты мой, да кто их не ждет? Все ждут… Опять жить можно было бы.
— Может быть, может быть… — пробурчал Лейнасар.
Поднимаясь на второй этаж. Вилис спросил:
— Слыхал?
— Разве я не говорил? Теперь такое время — люди месяцами пропадают.
— Да я не об этом. Слыхал, что она говорит?
— Только слушай, что каждая старуха болтает!
— Но она сказала, что многие ждут.
— А тебе-то что? За нами все мосты сожжены.
— Разве мы этого хотели, когда уезжали отсюда?
— Хотели или не хотели, а это так. А теперь — куда тебя поставили, там и стой.
— Но как же это случилось?
— Случилось, как видишь.
Вилис ничего не ответил, только тяжелее задышал, взбираясь по узкой лестнице.
Покидая квартиру, Лейнасар шутки ради сунул ключ под половик. Он и раньше так делал, когда приглашал к себе девушку и не был уверен, что в условленное время будет дома. Ключ лежал на том же месте. Никто и не тронул его. Дверь заскрипела. Вот и все, что изменилось. Раньше дверь не скрипела.
В комнате было душно и жарко от солнца. Лейнасар распахнул настежь окно, в комнату ворвался свежий воздух.
В тот же вечер они включили приемник и настроились на московскую волну. Информбюро сообщало, что освобождены Даугавпилс и Резекне. Было двадцать седьмое июля.
Девятая глава
СТО ДЕСЯТЬ ДНЕЙ КРИСТАПА УПЕЛНИЕКА
Часть высшего офицерства вермахта понимала, что Германии катастрофы не избежать. Они хотели спасти то, что еще можно было спасти, и видели только один выход: капитулировать перед англичанами и американцами, открыть фронт западным армиям. Если вызвать вооруженное столкновение между Советским Союзом и капиталистическими государствами и не удастся, то, по крайней мере, можно будет надеяться сохранить хоть какую-то долю могущества Германии под опекой американцев и англичан. Для этого надо убрать с пути фюрера, все еще верящего в какое-то чудо. 20 июля 1944 года на Гитлера было произведено покушение. Оно не удалось.
К заговору был причастен и главнокомандующий северной группой восточного фронта генерал-полковник Линдеман. Штаб его размещался в Сигулдском замке, где в 1940 и 1941 годах хозяевами были писатели Советской Латвии. Какое-то время Линдеман скрывался, надеясь удрать за границу, но уйти от мести Гитлера ему не удалось. Северную группу возглавил командующий южным фронтом генерал-полковник Шернер. За организацию сопротивления в Латвии, особенно за оборону Курземе, Шернер удостоился высшего признания Гитлера — был награжден всеми существующими орденами и произведен в фельдмаршалы.
Шернер командовал немецкими войсками в Курземе до начала января 1945 года, когда его отозвали в Берлин, назначили военным министром и присвоили ему чин генерал-фельдмаршала.
Красная Армия, ломая сопротивление противника, стремительно приближалась к границам Латвии. Шернер должен был навести порядок в охваченных паникой фашистских войсках. И он взялся за дело. Шернер и не думал рисовать перед немецкими солдатами картины заманчивого будущего великой Германии. Он хорошо понимал, что в создавшейся исторической обстановке такая реклама все равно успеха иметь не будет, да она и самому Шернеру была не по вкусу. Генерал считал, что лучшим средством для поднятия бодрости является страх. Немецкий солдат должен понимать: если на фронте есть хоть какой-то шанс остаться живым, то при встрече с пистолетом Шернера этот шанс равен нулю. Шернер этого добился: он останавливал на рижских улицах трамваи, высаживал всех солдат и без всякого разбирательства гнал их на передовую линию. Его автомобиль часто носился по латвийским дорогам, и сам генерал охотно упражнялся в опрокидывании крестьянских повозок. Любую машину германской армии, которая без веских причин направлялась в сторону тыла, Шернер или его адъютант поджигали и собственноручно расстреливали хотя бы нескольких солдат. Ежедневно во всех частях и подразделениях на вечерней поверке перед строем оглашались списки расстрелянных «за трусость». Если Шернер обнаруживал, что у офицера в ствол пистолета не загнана пуля, то офицер этот погибал от пули самого генерала.