В первую ночь дежурил Юрьяк. Сунув в рукав пальто карманный фонарик, он время от времени протягивал к морю руку и светил. На этот сигнал никто не отвечал. В темноте водное пространство словно вымерло. Как ни всматривайся, ничего не видать, кроме вздымающихся все выше и выше волн. К утру разыгрался настоящий шторм. Было ясно, что лодку ждать нечего.
В утренних сумерках одна за другой исчезали с дюн повозки. Юрьяк ушел. Вилис с Лейнасаром тоже поплелись домой.
— Никогда не думал, что в середине сентября, когда стоят еще такие теплые дни, ночью можно так страшно продрогнуть, — бормотал Вилис.
Лейнасар хотел что-то ответить, но только беззвучно пошевелил губами.
— Так недолго и насморк схватить, — проворчал Вилис.
В доме лесника в общей комнате было тепло, вчера вечером там топилась большая печь, пекли хлеб. Лейнасар сел на лежанку и прижался спиной к теплым кирпичам. Но печь его не согревала. Вилис прикорнул с другой стороны.
— Так ты не согреешься, — сказал он.
— Совсем тепла не чувствую, — пожаловался Лейнасар.
— Да, тебя-то ночью покрепче пробрало. Сколько ни жмись, все равно так не отойдешь.
Вилис встал и подошел к устью печи. Его закрывала жестяная заслонка. Он убрал ее. Из темных недр ударило теплым духом.
— Послушай, залезай в печь — вмиг пропаришься.
Лейнасар с минуту помедлил, затем изогнул свое длинное тело и исчез в печи.
— Ну как? — спросил чуть погодя Вилис.
— Здорово! — раздалось изнутри.
— Ну и грейся! — Вилис вернулся на лежанку.
Обогревшись, он решил посмотреть на Лейнасара. Из печи доносилось равномерное и протяжное дыхание. Одну ногу Лейнасар вытянул до самого устья печи и сунул в кучу пепла.
— Спит, проклятый!
Вилису надоело в общей комнате. Он зашел на половину лесника. В столовой никого не было. В задней комнате возился Озол. Время, установленное для сеанса, как раз кончилось.
— Ты скажи им, чтобы не дурачились. Пускай дают лодку. Не будем же мы тут души вымораживать.
— Не отвечают…
— Вот так всегда… Когда у них чего-нибудь попросишь, то молчат как дохлые рыбы, а только им из нас сведения выжать надо, рта не заткнешь им.
— Барин делает, что хочет, бедняк — что может.
В саду ветер тряс яблони. На землю градом сыпались яблоки. На стене монотонно тикали часы. Затем в часах что-то захрипело, заскрипело, и они громко забили. Восемь. Да, время идет. Оно не останавливается. Время не считается с тем, что на море буря и что лодки не приходят. А что такое время?
— Послушай, Озол, что такое время?
— Не знаю.
— Если не ошибаюсь, то нас когда-то на лекциях учили, что время — это последовательность.
— Может быть.
— А что такое последовательность?
— Нечто из алхимии.
— Видишь, Озол, я думаю, что последовательность — это смена. Ты живешь, затем подыхаешь и уже не существуешь. Живут другие. А потом перестают существовать и они, и опять живут другие…
— Слишком это сложно…
— Сложновато, правда. Но мы тут ни при чем. И опять же с этим подыханием. Когда я конфирмовался, пастор говорил, что после смерти человек продолжает жить на небесах. А какая же там может быть жизнь, если кости твои остаются тут? А если и живешь, то получается, что поездка на небеса — это вроде поездки в Швецию. Одна часть уезжает, ее тут уже нет, а другая продолжает жить. Часы все равно продолжают скрипеть и бить. Яблоки все равно сыплются с деревьев…
— А ты хочешь, чтобы жизнь остановилась вместе с тобой?
— Те, которые уезжают, этого хотели бы. Но из этого, наверно, ничего не выйдет.
Озол поднял голову.
— Послушай, дыхни!
— Ошибаешься, я не пил.
— Тогда не болтай.
Вилис сел на покрытую полосатым одеялом кровать. Такие одеяла выглядят очень старомодными. Должно быть, потому, что латышские крестьянки ткали их так еще несколько сот лет назад. Основа серая, а в определенных местах серый цвет сменяют полосы трех-четырех цветов. Именно такие одеяла ткала и мать Вилиса, крестьянка Апской округи. Только полосы у них были немного другого цвета.
Вилис растянулся на кровати и ощутил под щекой приятно мягкую подушку. Она так и приглашала отдохнуть, но Вилис никак не мог успокоиться.