— Послушай, Озол!
— Сеанс болтовни еще не окончен?
— Окончен, я только хотел знать, в самом ли деле в этой чертовой штуке все так тихо?
— На, послушай.
— Принципиально такую дрянь к ушам не подношу.
— Так какого же черта тебя радистом зачислили?
— Может, потому и зачислили.
— Иди, иди, послушай. Не пожалеешь.
— Давай разок, для пробы можно.
Озол включил радио: Вилис встал и надел наушники. Поднял глаза к потолку, вслушался. И сразу же, вздрогнув, швырнул наушники и недоуменно огляделся вокруг. В комнате все было тихо. Тикали часы. Другого шума не было.
Озол со смеху схватился за живот.
Вилис, смущенный, еще раз приложил наушники. Повторилось то же самое. Он сразу попал в какой-то ад. Весь мир был полон шума; раздавался писк, то обрывистый, то протяжный, иногда тонкий-тонкий, как едва заметная шелковая нить, иногда грубо хрюкающий. Писк этот чередовался с обрывками слов, с целыми фразами. Звучали голоса: то нудно гнусавый, то резкий, повелительный или визгливый. Немецкие слова перемешивались с русскими. Все это перекрывал чей-то каркающий голос, непрерывно выкрикивающий немецкие ругательства.
Вилис снял наушники. Адская какофония оборвалась, словно ее отсекли ножом. Только часы отсчитывали секунды.
— Что это такое?
— Это фронт, — безразлично ответил Озол.
— Как в этом ералаше можно что-нибудь понять?
— Надо настроиться…
— А что это за страшная ругань?
— Немецкая. Фрицы, наверно, опять где-то бомбят. У них командиры групп или корректировщики почти всегда ругаются. Некоторые делают это просто виртуозно.
Вилис еще раз приложил наушники. Из чудовищного месива звуков он старался выловить каркающие выкрики. Вскоре он услышал монолог:
— Краус, Краус, скотина, что ты делаешь! Разве не видишь, что там одна трава? Опять! Опять! К девкам лети, к девкам! Шмит, Шмит, почему кусты пропустил? Так, так! Правильно. Спасибо, Шмит! Тебе кружку пива от меня! Шпехт! Шпехт! Вон из самолета! Скотина. Идиот! Собачья колбаса! Пулемета у тебя нет? Не зевай! Трое суток гауптвахты! Наконец-то, рохля! Пантауер, Пантауер! Ублюдок! Пикируй! Пикируй, тебе говорят, скотина этакая! Если тебе жить надоело, то машиной не рискуй! Зенитный пулемет справа, справа, сволочь! Так, готов! Пускай красные тебя живьем сожрут! И соли под кожу насыплют! Краус, Краус, куда опять сунулся?! Поднимайся — и на зенитки! Весь груз! Весь! Разве там зенитки! Ты что, жену ищешь? Сиксдорф! Сиксдорф! Налево взгляни, за этой купой! Если там что шевелится, бей! Все выпустил! Нет, нет, назад! Выше! Живо, вниз, на бреющем! Опять готов! Жаль, что тебе вчера, перед смертью, гауптвахты не дал! Домой! Домой, идиоты!
Вилис швырнул наушники. Со лба текли крупные, тяжелые капли пота. Не сказав ни слова, он встал, вышел в сад и, ничего не чувствуя, принялся грызть кислое яблоко.
Лейнасар вылез из печи только к обеду, весь в пепле и саже, но он согрелся и был готов опять идти на берег, ждать лодки. Шторм усиливался, и дождаться лодки не было никакой надежды. Швеция молчала. Но Вилис и Лейнасар снова пошли на берег. Дежурным на ночь Гинтер назначил Тирлаука. Тот пришел, посмотрел на море, передернулся и ушел.
— Батарейку хотя бы оставь! — крикнул ему вслед Лейнасар.
Тирлаук обернулся:
— Нечего зря дурачиться. Шведы в такую погоду не поедут. Батарейка стоит денег.
Только когда у Лейнасара от холода опять застучали зубы, он, не дождавшись утра, вернулся в дом лесника.
На третий день — 18 сентября — шторм утих, но все еще дул довольно сильный ветер. Лейнасар решил вечером на берег не ходить. Вилис не стерпел и пошел.
Лейнасар уже спал, когда после полуночи примчался Вилис.
— Катер! Живо! — закричал он, задыхаясь, едва переступив порог.
— В самом деле?! — Лейнасар вскочил. К счастью, он спал одетым. Схватил на ходу портативный радиоприемник и кинулся вон.
— Какой катер, шведский? — спросил он на бегу.
— Нет, наш. Паул Калнинь нанял за золотые часы и две горсти Клариных драгоценностей. Будет шикарная компания.
— Не полон ли уже?
— Нет. Сегодня после обеда только договорились. Доктор еще не успел своих разыскать.
На берегу было уже много народу. Несколько повозок. С них сгружали вещи.
Вдали от берега покачивался довольно большой моторный катер.
— Это «Гулбис», — пояснил Вилис.
Три рыбацких лодки переправляли пассажиров на катер. Рыбаки ругались и поторапливали беженцев, сновавших точно тени вокруг своих узлов. У Вилиса и Лейнасара не было ничего, кроме маленького приемника; им было легче протолкнуться к первой подошедшей к берегу лодке и вскочить в нее.