Забегали и на остальных судах. Пассажиров «Гулбиса» недвусмысленными жестами и окриками погнали вниз, под вторую палубу. Короткого морского боя они не видели. Только по тому, как содрогался корпус корабля, по гулким выстрелам и взрывам бомб, они могли понять, что самый легкомысленный страховой агент за их жизнь теперь не дал бы и ломаного гроша.
Они даже не видели, как все это началось. На северо-востоке в небе появились две черные точечки, которые быстро увеличивались. На судне услышали мощный гул. Два советских бомбардировщика атаковали фашистские корабли. По самолетам открыли огонь из всех орудий. Самолеты сбросили бомбы, потом, пикируя, застрочили из пулеметов. Бомбы упали в воду, взметнув в воздух огромные водяные столбы.
Воздушный налет продолжался всего лишь несколько минут. Самолеты набрали высоту и повернули назад.
Когда Лейнасар поднялся на палубу, команда судна убирала троих убитых, санитары уносили раненых. Один из матросов рубил разбитую воздушной волной шлюпку, швыряя за борт щепки.
И с других судов привезли несколько десятков раненых.
После этого истребитель с пассажирами «Гулбиса» переменил курс.
Часы проходили в ожидании и неведении. Наступил вечер. Прошла ночь. Приближалось холодное, туманное и темное утро. Судно вошло в чужой, незнакомый порт. В разговорах матросов слышно было слово «Готенгафен». Значит, они вошли в Гдыню.
— Вот тебе и Швеция, — вздохнул Вилис.
— Говорят, польки красивы, — добавил Лейнасар.
— Думаешь, умереть рядом с красивой полькой легче?
— Очень может быть.
Но умирать никому не пришлось. Офицер приказал собрать вещи. Вилис опять не мог избавиться от коричневого чемодана. Владелец чемодана так и не объявлялся. В этой кутерьме трудно было установить, кто что потерял.
Офицер и два вооруженных матроса согнали толпу беженцев с корабля. Их повели по темным неровным улицам. Вскоре главные улицы города, видимо, остались позади, и началась окраина. Лейнасар на каком-то заборе разобрал надпись «Валлштрассе». И сразу он увидел огороженный проволокой загон с высокими воротами и бараками.
— Лагерь, — простонал кто-то в толпе.
— Не такой ли, в котором мыло варят? — цинично пошутил рядом другой.
Очутившись за воротами, Лейнасар сразу понял, что они попали не в обычный гитлеровский застенок, а лишь во временный загон для беженцев. Загон был полон. Тут были и такие, которые добровольно бежали в фатерланд, и такие, которых увезли насильно. Люди ждали отправки. Никто их не охранял.
— Знаешь что? — зашептал Вилис.
— Не знаю.
— Кажется, отсюда можно смыться.
Эта надежда пока была преждевременной. Их загнали в угол, неподалеку от ворот, где они должны были ждать коменданта. А он не шел. Один из матросов куда-то сбегал, но вскоре вернулся ни с чем. Офицер начал нервничать. Он часто посматривал на часы. Прошли полчаса, час. Комендант все не являлся. Офицер все чаще и чаще посматривал на часы. Наконец он выругался, достал из сумки документы задержанных и какой-то конверт. Обвел взглядом толпу и остановился на Лейнасаре, заметно выделявшемся среди остальных своим ростом. Офицер поманил его пальцем. Лейнасар подошел:
— По-немецки говоришь?
— Я работник «Телефункена».
— Работники «Телефункена» в Швецию не бегут. У них другая дорога.
Лейнасар промолчал. Офицер еще раз взглянул на часы.
— Ладно, получайте документы. Придет комендант, передайте ему. За невыполнение приказания будете отвечать по законам военного времени. Понятно?
— Понятно.
Офицер крикнул что-то матросам и вместе с ними чуть ли не бегом оставил лагерь.
Лейнасар, с минуту помешкав, передал пачку документов Вилису:
— Раздай.
Вилис встал под фонарем, висевшим в воротах, и принялся выкликать фамилии. Через несколько минут все паспорта были возвращены владельцам. У Вилиса в руках остался только белый конверт. Он вопросительно взглянул на Лейнасара.
— Вскрой!
Вилис вскрыл конверт, вынул записку и вполголоса прочитал:
«Вместе с этим донесением препровождаются балтийские беженцы, задержанные военно-морскими силами Великой Германии по дороге в Швецию. Примените к ним государственные законы…»
Вилис достал сигарету и спички, зажег сигарету, повернулся к проволочному заграждению и поднес спичку к записке. Легкий ветерок раздул пламя, и бумага сгорела. В толпе какая-то женщина истерично простонала: