— Как вы, будучи членом ЛЦС, можете сомневаться в цели, за которую мы боремся?
— Вы «боретесь»?!
— Борьба имеет разные формы.
— Форма вашей борьбы — жить на чужой счет, а конечная ее цель — та же.
— Ну, знаете!..
— Не беспокойтесь. Об этом говорят факты.
— Какие? Какие факты?
— Возьмем самые близкие. Мы помогли вам перебраться сюда. Вы пожили тут за наш счет и теперь уезжаете по сравнительно надежному пути в Дрезден, а оттуда в Швейцарию, и вы даже не соизволили поинтересоваться нашей судьбой.
— Мы и сами точно не знаем, попадем ли в Швейцарию, — оправдывался Калнинь.
— Вы попадете!
— А может быть, мы и не поедем в Швейцарию.
— Попадете. У вас там в банке швейцарские франки. Не бросите же вы их. Без вас Бруно[2] навряд ли доберется до них.
— Какие швейцарские франки? Нет у меня никаких франков!
— Почему вы лжете? У вас вклады во многих заграничных банках. И в швейцарском. Думаете, что мы не знаем, что именно такие, как вы, не очень-то верят в какое-то Латвийское государство, за которое вы, красиво выражаясь, боретесь, не верят в латышский народ.
— Это ложь! Это пропаганда! Коммунистическая пропаганда! — Калнинь наконец вышел из себя.
— Пропаганда? Вы желаете так называемые факты? Пожалуйста! У меня такое свойство: я годами помню всякие мелочи. Хорошо помню, как Ульманис, совершив свой переворот, для отвода глаз слегка потормошил и вас. А что айзсарги нашли в вашей квартире? Американские доллары, английские фунты, чешские кроны, финские марки, французские франки и еще квитанцию женевского банка на четыре тысячи двести швейцарских франков, внесенных туда на текущий счет. Видимо, это был только один из многих ваших взносов. Об этом газеты подробно не сообщали.
— Вас!.. Вас!.. Вас исключат из ЛЦС! Вас!.. Вас!..
Калнинь запнулся и, не найдя нужных слов, выскочил из комнаты.
Вилис уже не пошел к польке и весь день просидел у окна, глядя, как ветер швыряет в саду желтые опавшие листья. Вечером, когда вернулся Лейнасар, Вилис лежал на кровати, притворяясь спящим. По тому, как Лейнасар передвигал стулья, Вилис понял, что неудачи продолжаются.
На другой день Лейнасар приехал из Данцига раньше обычного.
— Завтра тебе опять ехать? — спросил Вилис по привычке.
— Нет, консул дал окончательный ответ.
— Какой?
Лейнасар швырнул на стол пачку немецких марок:
— Вот твоя доля.
— Сколько?
— По триста марок на брата.
— Что нам теперь делать?
— Можем идти на все четыре стороны.
— А Швеция?
— Консул очень сожалеет, но связаться с доцентом Зандбергом невозможно. А никто другой ничего не знает.
— Значит, в фатерланд?
— Нет, обратно в Вентспилс.
— Ансис, мне кажется, это самый правильный шаг в твоей жизни.
Когда-то путешествие из Латвии в Цопот и обратно было, наверно, увеселительной поездкой. Но только не теперь, в начале октября 1944 года. Освобождение Риги было делом лишь нескольких дней. Решение Гитлера о превращении Курземе в крепость оставалось непреклонным. В Курземе стекались люди и вооружение. Но это была только часть огромной покатившейся назад лавины.
Большая часть ее ринулась в сторону Германии. Наконец, надо было серьезно подумать и об укреплении самой Германии. Эшелон за эшелоном непрерывным потоком шли на запад. Катились вереницы вагонов с орудиями, подбитыми и недобитыми танками, санитарные поезда с ранеными, воинские составы… В этой откатывавшейся волне уже ничего не напоминало той лихости, с какой она в 1941 году рвалась на восток. Каждое колесо вагона выстукивало безжалостный приговор истории: игра проиграна… игра проиграна…
Но и это еще не полностью характеризовало немецкое отступление. Немецкие захватчики не были бы в полной мере немецкими захватчиками, если бы отказались от грабежа. Грабили, когда наступали, и грабили-теперь, удирая. В неосвещенных вагонах, под охраной эсэсовцев, вывозились награбленные в музеях и частных квартирах ценности. Заводскими станками, в ящиках и без них, были набиты товарные вагоны и платформы. Но это было еще не все. В некоторых эшелонах почти не было людей. В вагонах мычали коровы, похрапывая, били копытами лошади, визжали свиньи, в деревянных ящиках, забранных проволочными сетками, барахталась птица. Жадность ко всему, нажитому другими народами, не позволяла ничего оставлять в стране, из которой они бежали.
Во всей этой кутерьме, пусть не так быстро и под меньшей охраной, двигалось гражданское население. Здесь было много фашистских прислужников. Но были и закрытые вагоны, в которых везли схваченных на улицах, в лесах и на большаках ни в чем не повинных людей.