Скалбе вернулся в свое временное жилье, а «святой челн» продолжал путь. Моторист оказался прав: катер был перегружен.
С наступлением утренних сумерек волны стали расти, перекатываться через борт. Свою браваду гриниекские прожигатели жизни словно забыли на берегу. Никому из слуг божьих и в голову не приходило молить бога и уповать на его милосердие. Они косились теперь друг на друга, как голодные волки. У каждого в голове бродила мысль: «Не будь тебя, другого, третьего, у меня было бы гораздо больше шансов спасти жизнь. Ты, другой и третий теперь мои злейшие враги. Из-за тебя я могу погибнуть». Глаза у всех были злые. И чем выше поднималась волна, тем сильнее становилась их взаимная ненависть. Когда опасность, по мнению моториста, стала явной, он закричал:
— Чемоданы, узлы, портфели — за борт! Все лишнее — за борт!
Вначале в море полетело только несколько узлов. Моторист повторил свое приказание:
— Все лишнее — за борт! Того, кто не послушает, вышвырну самого в море!
Угроза возымела свое действие. Море получило изрядную дань. Как ни трудно было божьим слугам расстаться с земными благами, страх перед смертью сделал свое. Почти все, что можно было выбросить, уже было за бортом. Только руйенский пастор Слокенберг с выпученными от страха глазами, изогнув свою долговязую фигуру, в отчаянии вцепился в зажатый между коленями чемодан. Слишком долго и тщательно он копил и собирал, слишком долго взвешивал и сортировал, чтобы все это так просто пожертвовать морю. Неопределенным казалось и будущее. Содержимое чемодана даже на чужбине могло обеспечить его хотя бы на несколько лет белым хлебом и маслом. И руйенский пастор надеялся, что беда, может быть, минует его. Может, никто не заметит его чемодана. Ведь он такой маленький. Совсем крохотный. Разве чемодан может что-нибудь решить в судьбе катера? И Слокенберг еще больше сгорбился, еще ниже склонился над чемоданом.
Рядом со Слокенбергом сидел владелец рижской портняжной фирмы Липсберг. Один из тех счастливчиков, которым удалось попасть на катер первыми. Он уже пожертвовал морю свои драгоценности. А ему разве не было жаль своего добра? И все же он выполнил приказ моториста. А этот верзила зажимает между колен свое золото, в то время как море становится все более и более грозным. Неужели остальные должны погибнуть из-за этого негодяя, из-за его золота? Мало он, портняжных дел мастер, отдал, чтобы попасть в этот плавучий гроб? Разве приказ моториста этого долговязого не касается?
— Эй ты, дурень, не слышал, что делать надо?
Слокенберг зло покосился на портного и еще крепче зажал между ног чемодан.
— Глух ты, что ли?
— Тебе какое дело? Чего тебе тут вообще надо? Это пасторская лодка! Ты сюда как воришка пролез! Как воришка! — ответил с издевкой Слокенберг.
— Бросай чемодан в море, говорят тебе! — закричал рассердившийся портной.
Ничего не ответив, руйенский пастор отвернулся. А разъярившийся портной и не думал отставать.
— Эй, тут один не бросает вещей в море! Хочет нас всех потопить!
— В море его! В море! За борт! К дьяволу! — раздалось со всех сторон. Это толстого портного распалило еще больше. Он схватил одной рукой пастора и рванул его к себе. Другой он ухватился за борт, иначе ему бы ничего не поделать с более сильным Слокенбергом. Вмиг он вырвал у пастора чемодан и с размаху кинул в море.
И тут произошло то, чего никто не ожидал. Слокенберг с налившимися кровью глазами вскочил на ноги, схватил железными лапами толстого портного, поднял его в воздух и швырнул. Ноги портного на секунду зацепились за борт, но опора оказалась недостаточной, и портной, изогнувшись назад, полетел в воду. Раздался пронзительный крик, затем послышался всплеск воды, и все затихло. Но лишь на минуту. Когда на катере сообразили, что произошло, раздался истошный вопль. Жена портного, вскочив на ноги, рвала на себе волосы и кричала. В крике ее не было ничего человеческого. Так кричит сумасшедший. Слокенберг все еще стоял, уставившись на свои вытянутые пальцы, шевелившиеся, точно щупальца огромного насекомого, словно они все еще сжимали шею своей жертвы. Катер покачивался, и волны катились через борт.