Положение спас моторист. Схватив пустую канистру, он по плечам и спинам пассажиров кинулся к Слокенбергу и с размаху стукнул его канистрой по голове. Пастор повалился. Еще прыжок, и следующим ударом моторист оглушил вопившую женщину. Через секунду он был уже на своем месте и, размахивая канистрой, оглядываясь вокруг: кого-нибудь еще утихомирить? Все сидели, ежась от животного страха, и ждали, что будет дальше. Но больше ничего не произошло. Через некоторое время Слокенберг очнулся и понуро уселся на свое место. Из угла, в котором лежала жена портного, доносились тихие стоны.
Брошенного в море портного не было видно на волнах.
Моторист всех по очереди заставлял вычерпывать воду. «Святому челну» все же повезло. Пасторы добрались до Готланда, среди них и убийца — руйенский пастор Слокенберг.
Когда приезжие вышли на берег, кулдигский пробст Сакарнис организовал группу пасторов, которые должны были заставить всех приезжих торжественно поклясться нигде и никогда не разглашать того, что произошло на море. Вдове портного тоже не оставалось ничего другого, как поклясться в этом. Страх перед чужбиной и неведомым будущим заставил ее примириться с судьбой и делать то, что от нее требовали. Однако кто-то из приезжих, а может, и сама вдова нарушили потом клятву, и о происшествии узнали латышские эмигранты. Но говорили об этом только шепотом и без особого интереса. Каждому хватало своих забот, и в конце концов, что такое какой-то портняжка по сравнению с пастором? Да и что во время войны значила жизнь одного человека?
А Слокенберг ни на какие разговоры не обращал внимания.
Баптистская молельня Ужавской волости помещалась в просторном неуютном доме. Богослужения тут обычно проводились три раза в неделю. Но с приближением фронта рос страх и ширились слухи. Этим воспользовался проповедник и начал собирать прихожан каждый вечер. Он яростно доказывал своей пастве, что в такое время человеку только и остается, что уповать на господа, а сам человек бессилен что-либо изменить. Как бог решит, так и будет. Иных в этом убеждал проповедник, а иные и сами так думали, и недостатка в молельщиках не было. Жены богатых рыбаков старались тащить за собой и детей. Приходили хозяева и хозяйки, для которых любое покушение на привычный порядок было равносильно светопреставлению. Кулаки и их сынки шуцманы, которые при немцах измывались над батраками и мелкими хозяевами, убивали мирных жителей, были в панике. Кроме как от бога, им теперь спасения ждать было не от кого, если только их не спасет транспорт в Германию или лодка, которая переправит их в Швецию. Было и немало любопытных, ходивших в баптистскую церковь просто ради развлечения. Порою здесь в самом деле было даже веселее, чем в «теятре», не говоря уже о лютеранских церквах с их скучными обрядами. Кроме того, баптистскую молельню посещало много женщин, испытывавших влечение к формам активной самодеятельности. Тут хоть можно было всласть попеть.
Местный баптистский проповедник был одним из самых ловких обманщиков. У него кое-чему могли бы поучиться и разжиревшие от пресыщенности и праздности лютеранские пасторы. Он был полон энергии, знал великое множество всяких трюков. Обычно он начинал свою проповедь мощным возгласом:
— Грешники! Трепещите! Час возмездия и кары настал!
Подобных возгласов было вполне достаточно, чтобы вселить страх и ужас в сидевших в полутемном помещении людей. Кое у кого начинали дрожать руки в стучать зубы.
Когда проповедник убеждался, что нужное настроение создано, он переходил к более конкретному описанию ужасов: подробнейшим образом объяснял, что такое война. Для этой цели он изучил обильную литературу об ужасах первой мировой войны. Для наглядности проповедник прибегал к помощи звуковых эффектов. Показывая, как рвутся орудийные снаряды, он кричал: «Бум! Бум! Трах!» Но самое грозное оружие — это пулемет. Чтобы показать, что такое пулемет, проповедник соскакивал с кафедры. Растянувшись на двух стоявших рядом стульях и изображая руками стволы, направленные на грешников, он чуть ли не целых десять минут подряд без передышки трещал: «Тррррррр!..» При этом воображаемые пулеметные стволы — пасторские руки — наводились то на один угол церкви, то на другой. Было ясно, что тут уже никому не уцелеть. Слабонервные старухи не выдерживали такого наглядного изображения войны и принимались стонать или истерически голосить. Это, в свою очередь, действовало на остальных, и всю молельню охватывал ужас. Пастор, убедившись, что нужный эффект достигнут, снова занимал свое место на кафедре и, переходя на более спокойный тон, начинал проповедовать о божьем милосердии. Бог суров и безжалостен только к тем, кто ожесточает свои сердца. Но бог милосерден и прощает, если у него ищут спасения. Не зря же он за грехи людей позволил пригвоздить к кресту своего сына Иисуса Христа. Затем все отводили охваченные страхом души в тихой и смиренной песне. На этом обычно церемония кончалась, и молельщики отправлялись домой, а пастор спешил прибрать блюда с пожертвованиями и, закрыв церковь, тщательно подсчитывал доходы. Труды его вознаграждались неплохо. Если в былые времена ему перепадала только одна мелочь и единственное блюдо для пожертвований было далеко не полным, то теперь приходилось подсчитывать содержимое трех или четырех блюд.