Он сделал паузу и оглядел молчаливые скафандры с гладкими забралами шлемов. По опыту он знал, что больше половины из них сочиняют письма, или слушают музыку, или ищут свежую порнуху. Да и черт с ним.
— С учетом ситуации, думаю, больше всего подходят три последних примера, — продолжал он, доставая жевательный табак и отламывая щепотку. Сплюнув, он посмотрел на небо. — Сегодня мы летим захватить и удержать проход. И будем держать, пока у нас будут оставаться люди, энергия или боеприпасы. Я не знаю, что закончится первым. С учетом всех обстоятельств, вероятно, люди.
Нас мало, совсем мало, и мы все братья. В грядущие годы люди, что лежат сейчас дома в своих постелях, будут думать про этот день, и знаете, что они скажут? «Господи, до чего я рад, что не был среди этих бедных обреченных болванов из ББС, или сейчас я был бы мертв».
Но какого черта? Именно за это нам и платят крутые бабки. На посадку.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
Здесь предполагалось быть, и первоначально он был, длинному, немного с юмором разделу с благодарностями. Конечно, одиннадцатого сентября я работал над этим романом. А затем, «как говорится», мир изменился.
Так вот, это «говорится» неправильно. Не «мир» изменился одиннадцатого сентября, а наша страна. В «Послесловии автора» к «Предвестнику шторма» я отметил, что «мы живем в Золотом Веке, со всеми его бедами». Одиннадцатого сентября этот Золотой Век столкнулся с грубой реальностью. Это событие больше, чем что-либо другое, пробудило многих из нас.
Меня оно не пробудило, я и так уже не спал. Я пробудился лет в одиннадцать или двенадцать, когда в гавани Бейрута взорвался корабль с боеприпасами. Конечно, в то время я находился всего в десяти кварталах оттуда, так что это прозвучало довольно ощутимо. «Громко» не дает полного представления. Мир всегда был очень враждебным местом, более враждебным для американцев второй половины двадцатого века, чем для любой другой группы (за возможным исключением евреев). Люди в развивающихся странах делятся на два отчетливых лагеря: они или любят Америку, или ее ненавидят. За все время моих путешествий я ни разу не встретил человека точно посередине этих полюсов. Нахождение в бодрствующем состоянии явилось одной из причин, по которой я вручил свое бренное тело Дяде Сэму. Я знал, что варвары у ворот, даже если больше никто не слышал стука.
Что всегда казалось далеким для большинства американцев, для меня всегда было близким и реальным. Я задумывался, сколько моих школьных друзей находилось в толпе, штурмовавшей посольство в Тегеране. Я задумывался, не погиб ли мой лучший друг в пятом классе во время конфликта в Боснии. И я всегда размышлял, чем «это» будет. Что встряхнет моих соотечественников достаточно сильно, чтобы вывести их из самодовольного состояния? Будет «этим» ядерный взрыв в Вашингтоне? Оспа? Сибирская язва?
Как оказалось, «этим» стало разрушение Башен-Близнецов.
Во Вторую мировую войну «этим» для британцев стало вторжение в Польшу, и тем более вторжение во Францию. Для США «этим» был Перл-Харбор. Демократиям требуется «это», момент истины, когда призыв к оружию столь ясен, что даже наиболее самоуспокоенные слышат звуки горна.
В какое будущее мы идем, неясно. Нас еще может ввергнуть в такой военный катаклизм, перед которым побледнеют мои книги. Или, может быть, мы «сменим систему ценностей» и пробьемся на плечах нашей элиты. Я не знаю, что мы найдем в конце туннеля. Я знаю лишь одно. Что это все, что есть. Темный туннель. В конце есть свет, и это не другой поезд, это будущее. Мы создадим это будущее, как всегда делали американцы: лучшее, более светлое будущее. Все, что от нас требуется как от нации, это упорно идти до конца.
Они не состарятся, как стали мы старыми,
Не тронет их время — ему неподвластны они.
На солнца закате, и утром туманным,
Их будем помнить мы!
Джон Ринго Коммерс,
Джорджия, 5 октября 2001 года