– Ловлю на слове: договорились? – с хитринкой в голосе едва слышно промолвила свояченица и, ввернув с нажимом: – Узелок на память завяжи: я настырна, но терпелива, – прикусила зубками нижнюю губу, ещё и глаза прищурила плутовато.
– Ну, договорились, – уступил Николка.
Согласился, однако ж, он нехотя, уклончиво покачивая головой от плеча к плечу. Если б третьим затесался в их беседу какой-нибудь индус, то он бы, почтя Николку за вежливого человека, истолковал бы, несомненно, его мимику так и только так: да, возможно, и покажу, поживём – увидим, дескать. Тем удивительнее: свояченица, очевидно, поняла, как если бы каким-то мистическим образом между ними образовалась ведическая связь. Она выскочила из-за стола, метнулась к Аннушке, выхватила, показалось, наугад пластинку и поставила на вертушку.
Аннушка удивиться не успела, а пластинка уже шипит, упреждая о начале музыки. Свояченица подступила к Николке близко-близко:
– А я за то вам жгучий танец подарю, – прошептала и положила длань свою поверх тыльной стороны его ладони, обхватила пальцами запястье, стиснула. И дышит в самое ухо, своим горячим духом опаляя щёку: – Позвольте быть вашей Апсарой, с небес, из царства Индры, спустившейся на час, чтобы вдохновить на образ пылкой танцовщицы. Баядеркой, может быть, оживу на полотнах из-под кисти вашей.
Прислушалась к первым тактам, да и выдернула Николку из-за стола. Потянула она его винтом на себя и, точно бы штопором в пробку, сама ввернулась в его объятия. Прильнула. Он опомниться не успел, как баядерка прижала обеих рук его ладони к талии своей, повела и закружила, воедино слившись с ним. Стан соразмерен: вписалась баядерка выступами своей фигуры в его ложбины, и наоборот, вобрала неровности его в себя. Ладони кавалера к бёдрам ниспускает, увлекает их на зад и его руками тесно прижимает себя к нему.
Шаг в такт мелодии, а через такт – уже в противоход: выкрутилась, волчком завертелась и снова в объятья кинулась, обвилась им – вокруг него змеёй пошла. Оборот за оборотом голову кружил, и, охмеляя, закипала в танце кровь. Как под гипнозом, в полусне, через такт она вела, через такт была ведома – и так до полного головокруженья. Гибкий стан податлив, нежны прикосновенья рук. Отбросила кудрей копну с плеча, запрокинув голову назад. Белками глаз сверкнула, оскалилась в улыбке. Чар полон был её оскал, как в истоме на пике страсти. Ветвями нежных рук обвила – и к обнажённой шее устами притянула. Туда, где беспокойно бьётся жилка голубая. Отдавшись пылу танца, слились и замерли они на такт, другой. Толкнула снизу в пах лобком, скользнула под него меж ног, мах за спину ему и каблучком о пол с размаху – стук! Открылось декольте, раздвигая вширь брега ложбины, оголённое плечо, и шея, и завиток ушной… Вспарили руки, и она повисла, преломившись, на его руке. Свисает долу кудрей смоль. Поволокой томной подёрнуты глаза. Приоткрыты губы, точно поцелуя алчут.
Она восстала и прильнула.
Звучит завершающая танец кода, наполненная агонией страсти. Модуляция с новой силой раздувает пламя жгучего танца в пылу яростного порыва. Финал клонирует аккорды. Она в запале прижала крепко-крепко чресла: влево – вправо, вправо – влево, назад – вперёд, вперёд – назад… Огненное па – и упала на руки ему: глаза в глаза, смущения ни тени, и только грудь вздымается…
Доверилась поддержке, когда с руки на руку перебросил и на ноги поставил. Чуть голову склонил в поклоне. Оставил руку легкомысленно на талии лежать. И проводил на выход.
Достойный ученик галантно ставил точку в пленительного танца па, ан нет: она подставила его под венец движений в ритме страсти. С улыбкою манящей протянула кавалеру изогнутую ручку для губ воздушного прикосновенья. Смутила красноречием безмолвным на мгновенья долю проникновенным взором – блеск очей на сретенье заманчивее тёмной ночи, коль притаился бес в зеницах ока.
Всё это было бы чудно ему и удивительно прекрасно, кабы не здесь и не теперь.
Казалось, все взгляды устремились на него и на неё. И в самом деле! Вдруг хлопки в ладоши – снискали рукоплесканий дар в перекрестье глаз ревнивых.
– Вы, ребята… ну и даёте! – восклицает шурин. Завистливой ноткой звенит в голосе струна недобрая. Усы кручёные расплылись по щекам. Ощерился, и губы в витую суровую нить сплелись, застыв в натянутой ухмылке. Его рука на плече у Аннушки ещё лежит. Он отпускает и к бокалу тянет, шагнув к столу: – Так выпьем же за это!