Николка вскинул взгляд. А во взгляде – досада.
– Таки слепец, видимо, прозрел? – Нотка иронии проскользнула в её голосе. – Догадался, стало быть, раз не спрашиваешь – зачем. Глупость, не правда ли? Не может художник оценивать художника. Пусть даже стоят они на разных ступенях мастерства. Мнишь себя художником – смастери себе собственную лестницу, чтоб по ней восходить на свою вершину. Если и сравнивать, так только непокорённые вершинки. Да и не художник он, а так – художником называется, ибо не по своей лестнице взбирается, и не к своим вершинам. А зачем тогда, спроси кто меня, согласилась я сопровождать супруга? Сама не знаю! Думала, так и быть, поскучаю с часок, не дольше. И найду предлог, чтобы удалиться.
Николка развёл руки в стороны.
– Да, – кивнула свояченица, точно прочитав его мысли да чувства угадав, – вот такая вот незадача приключилась с твоей благоверной: картин твоих на месте не оказалось. А она и не догадывалась, до самого последнего искала.
– Увы! – хмыкнул Николка, можно было подумать, со злорадной ехидцей в голосе.
– Альбом с карандашными набросками – вот и всё, что впопыхах разыскала. Ох, и извинялась! А сколько слов напрасных сказано было?!
И опять она читает мысли: чего, мол, можно было разглядеть там, в простом альбоме, что всегда под рукой как лекарство от безделья?
– Не хмыкай! – И сама хмыкнула: – Хм! Я не увидела там лишних линий. Ни одной! Только боги из полой пустоты скальпелем вычленяют плоть. А ты карандашом по бумаге – словно бритвой по живому…
Николка только-только задумал сказать, что не готов обсуждать. С языка, однако, у него сняла: не о том, мол, речь, – и договаривает:
– Уж было собралась покинуть этот дом, да вдруг поймала себя на мысли, что удерживает меня здесь какая-то непонятная мне сила. Я не понимаю и сержусь на себя за это… любопытство, что ли?! Жду-пожду да дождаться не могу. Извелась вся! А ты никак нейдёшь. Когда, наконец, увидела тебя – захотелось услышать голос. А ты всё молчал и молчал. Услышала – захотелось прикоснуться. Прикоснулась. А мне всё мало. Это как наваждение. Думаешь, я вообразила себе, бог знает что? О, нет! Ты не поверишь, если я скажу, что я чувствуя, я вижу, я знаю о тебе больше, нежели ты сам… – Она осеклась, затушила в пепельнице папиросу, протянула руку: – Дай ещё папироску.
Николка свернул в гармошку мундштук, чиркнул спичкой, закурил папиросу, передал ей.
Она затянулась глубоко-глубоко, задержала дыхание и, выпуская клуб дыма, сквозь сизый туман глядит на него широко распахнутыми глазами так, как если бы разворот книги открыла его взгляду – читай, мол, да хоть по слогам. Смотрит глаза в глаза и молвит задумчиво:
– Вот и весь тебе сказ: я устала от мужа, а он – от собственной бездарности. А тут…
– А зачем тогда живёшь с ним?
– А ты? – откликнулась как эхо – вопросом на вопрос, и оскалилась искусом горечи на устах.
Николка отвёл глаза и не ответил, лишь губами беззвучно шевельнул.
Отчаявшийся жить грезит о былом. Грядущее лишь тот лелеет, кто не нашёл в прошедшем утешенья и в обман всегда готов поверить. А настоящим упивается счастливец ненасытный. Он ловит миг, живёт минутой бытия, ни о чём не сожалеет и не чает наилучшей доли для себя. Наперсники судьбы, любимчики удачи, им, обыденкам, ясность кажется обузой. А если ты сомнений полон, так твой удел – одни мученья, суета, противоречья разума и сердца. А жизнь убогая меж тем болезненно проходит мимо.
Смял зубами мундштук папиросы и, прикуривая, зажёг спичку. Поднял спичку пламенем кверху. Долго горит, не гаснет огонёк и, как в зеркале, отражается в глазах, что светлячками рдеют во мраке обступившей их пустоты. Николка глядит на горящую спичку и задумчиво вполголоса нашёптывает строки:
Вспыхнула спичка во тьме на ходу
Быстрой надеждой в бессонном чаду.
Стали на место под властью огня
Мысли и тени ушедшего дня.
Спичка как спичка в простом коробке.
Столько ли сил в человечьей руке?
Что ж ты из жизни в потёмках поймёшь?
Засветло сам от себя не уйдёшь.
Только светильник у каждого свой,
В спешке зажжённый своею рукой.
Мало ли судеб сгорело в костре…
Кто-то из спящих прозрел на заре.
Стих умолк, и огонёк, подрагивая, готов уж пальцы облизать. Другой рукой Николка перехватил догорающую спичку за обугленную головку, да и перевернул пламенем кверху. Ничтожный факел вспыхнул на миг прощальный и потух, испуская сизый дымок. Пальцев не опалив, догорела спичка до самого своего конца. Лишь только остывший древесный уголь зажат меж двух сомкнутых пальцев. Растёр, стряхнул, сдул нагар. Была спичка – нет спички. И след её простыл.