Бокал с коньяком переходил из рук в руки. Глоток за глотком согревал изнутри. Пальцы касались. Глаза встречались и прозревали в темноте. Время сочилось, помалу вытекая в пустоту, и уводило жизнь за собою в невозвратное прошлое – по капельке, туда, откуда обратной дороги уж нет.
– У тебя бывает так? – вдруг спросила, нарушив затянувшееся молчание. – Хочется напиться и спьяну натворить столько безумств, чтобы жить затем не захотелось. Но никак не можешь. Ну, не пробирает до затмения!
Николка не ответил, да и незачем: не затем она спрашивала, чтобы услышать то, что и так, без его признаний, сама знает.
– Смотри! – поманила его.
Он подступил к перилам, облокотился рядом с ней, заглянул за край. Она бросила бокал… оттуда, из бездонной черноты, донёсся едва слышный хлопок.
– Вот так, – промолвила, – разбиваются о холодную пустоту человеческие сердца.
Вниз полетел за окурком окурок – два дотлевающих во мраке уголька. Рядом и порознь парили. Упали в пыль, вспыхнув напоследок искрой шальной, и потухли. Ни боли. Ни страсти. Одна пустота. Безнадежье… не сор – не выметешь как мусор со двора, который поутру суждено дворнику прибирать, недобрым словом поминая кого-то… из небожителей, судя по количеству этажей в жилой башне.
– Прежде чем взорвать пустоту, – заговорила ведовским, волшебным языком, – я хочу, чтобы ты прикоснулся ко мне.
– Взорвать пустоту?!
– Молчи. Молчи и слушай, – зашептала. – Я обещала научить. И я научу! Я научу, как возложить жертву на алтарь святилища любви, чтобы сила гравитации связала человеческое начало и божественное озарение. Дай мне руки свои, и я научу, как очистить вдохновение от безумства одержимости. – Поцеловала свой пальчик и подушечкой приложила к его губам: – Молчи!
Протянул он руки свои к ней, она взяла и обе ладошки лодочкой сложила, поднесла к своим губам, горячим дыханием кончики пальцев опалила. Губами коснулась. Пересчитала все до одного. Все косточки. Все ноготочки.
– Прежде, чем взорвать пустоту, – промолвила она, и голос пленял, наполняя первородную пустоту окружающего их пространства обольстительными призвуками, – я хочу почувствовать нежных рук твоих тепло прикосновенья.
Будто цветок распуская, она раскрыла ладони его, уткнулась лицом, к щекам своим прижала, приласкалась. Вздохнула будто бы в истоме:
– Закрой глаза. Закрой и молчи. Молчи и слушай. Слушай сердца зов и повинуйся. Апсара завораживает.
Пальцы меж пальцев тесно сплелись.
– Готов любить – люби. Готов принять любовь – прими. Молчи. Молчи. Молчи. Не надо слов. Не надо пустоты.
Повела его в коротком поводу, увлекая руки за собой в путешествие волнующее. По волосам пуховым, по шее нежной, по обнажённому плечу заскользили к вздымающейся груди. И стеснила. С чувственным стоном навстречу – упругие перси в томительный плен перстам отдала.
– Не дано смертному познать царство небесное, – зашептала на ухо, жаром дыша, и завела его руки себе под бархатный наряд, к нагому телу прикоснула, где округлы бёдра, талия крута и где сосков набухла твердь до страсти острия. Уймётся дрожь – тела жаром воспылают. Здесь сила с нежностью и мягкостью дружны. Его глаза сомкнулись в полузабытьи, её губы шепчут заклинанье: – Ты познаёшь не бога – познаёшь себя, а познав, очнёшься – демиургом, подпирающим царство небесное собственными руками. Опустишь руки – упадёт оно и разобьётся, как тот бокал, о пустоту. Пожелаешь – причешешь, точно тупейный художник, тупейным гребнем вечный хаос, душу вдохнёшь, оживишь. Дерзнёшь низвергнуть – весь сонм богов, что богами назвались, канет в забвенное ничто – в пустоту, из которой они соткали себя сами.
Она шептала и ни складочки, ни углубленья, ни выступа своей трепещущей плоти не позволяла его пальцам миновать. Слышен сердца стук под рукой, пульсирует поток горячей крови по руслам вен за оболочкой шелковой кожи. И от прикосновений трепетных кружится голова, стучит неведомый кузнец в груди. В жилах закипает кровь. Подвигнула туда, куда входя, заблудит в курчавых дебрях враз захмелевший чужестранец, но куда не всякому дозволено войти. Где жарко. Мокро. Липко. Страстно…
Ворожбы глас слух ласкает и пьянит:
– Истечёт соками страсти Апсара в объятиях демиурга – берегитесь тогда, о боги над богами, цари над царями! Недюжинная сила в демиурге проснётся, когда окропит он Апсару священным нектаром плодородия!