– Дедушка Пихто, – раздражённо дышит он в трубку.
И вдруг сон как рукой смахнуло: опять из милиции?! Глаза разомкнулись. Глянул на часы: прошло чуть более часа, как его прибило сном.
Николка хрипло закашлялся, словно пытаясь прочистить горло, но тут же сообразил, что на том конце провода его и в самом деле приняли за деда, чьего имени не расслышали. И он в той же вялой тональности озвучил, кряхтя, ответ:
– В отпуске он… Не знаю. Не соизволил доложить, когда будет… Может, и через месяц, а может, раньше или позже… Звоните.
Спустил ноги с дивана на пол. Нажал на рычаг аппарата, положил трубку. Поднял с пола телефон. Поставил на место. Встал с дивана. Пошатывало.
Душ. Кофе. Папироса.
Сунул руку в карман – какая-то бумажка, сложенная вчетверо. Развернул: номер телефона. Нахмурился, припоминая, как брели от станции метро до её дома, как поднялись на этаж до двери, обитой тёмно-коричневым дерматином. Даже имени не спросил. Хмыкнул. Встреть в ряду – мимо пройдёшь и не заметишь. Не Аннушка, которую мужской глаз примечает, будь она на базаре, будь она на балу.
Смял бумажку и швырнул в помойное ведро.
Поставил на плиту сковородку, разбил два яйца. Зажёг под чайником огонь, чтобы заварить чаю.
И между тем загнул палец – мизинец: добросовестный участковый, которому велено провести работу с зайцем по месту жительства последнего.
Загнул другой палец, безымянный… и задумался, представляя складень – триптих. Нет-нет, диптих! Классический: в шкуре волка – в шкуре зайца. Одна картина – с двух точек зрения. Дурная баба в волчьей шкуре выволакивает за уши зайца из троллейбуса; заяц в волчьей шкуре в тёмной подворотне с дубиной в руках поджидает дурную бабу, что нарядилась в заячью шубку… Бред в утро летнего солнцестояния. И вдруг вопрос: а где, гражданин, вы эту ночь провели? Ну, это, положим, пустяк: дело житейское – и кому какое дело, с кем и где он проводит ночи?! Но вот чтобы развеять всякие сомнения, уж будьте любезны откатать ваши пальчики, сверим-де отпечатки с картотекой – и пока можете быть свободны. Но из города ни-ни – ни ногой.
Средний палец загнулся сам: если мент с первого взгляда не признал – потом и не вспомнит. Тьфу-тьфу-тьфу – трижды через левое плечо.
Загибая палец указательный, озадачился вопросом: знакомы ли вы с телевизионных дел мастером? Вот сантехника раз десять к ржавому крану вызывали? Вызывали! А хоть убей, ни лица, ни имени не припомнить. И уборщицу, которая каждое утро выметает сор из-под дверей, знать не знаю, как в глаза не видел и почтальона…
Ухватился Николка за большой палец – не гнётся…
На столе пустая тарелка и ополовиненная чашка чаю. Во рту привкус яичницы да чувство сытости в желудке. Сжевал – и не заметил. Зато припоминает, что в кармане была бумажка с телефоном, которую скомкал и, не подумав, выбросил в мусорное ведро.
Стрелки на часах убежали за полдень.
Николка сложил посуду в мойку, полез под раковину, раскопал в мусорном ведре записку, сунул в карман.
Закурил папиросу и размечтался, как бросит всё, сядет в дальний поезд – и на край света укатит. Вспомнилось невольно пророчество Апсары: «Покинет смертный всё: и семью, и дом – отречётся от жизни земной и, впав в аскезу, таки познает себя, пройдя через мытарства, и тогда сам отыщет путь-дорогу…» Искус что слово, а слово что сосуд – можно наполнить хмельным вином, а можно ядом.
Николка затушил в пепельнице папиросу и решительно встал из-за стола, пошёл кругами по дому, собирая пожитки: носки, трусы, бритва, зубная щётка, пачка «Казбека» да коробок спичек. Выложил на стол для обозрения… «Покинет смертный всё…» – ну раз всё, так всё. И налегке на край света!
Да, карандаши и альбом! Подавил в себе желание раскрыть альбом да полистать, иначе, с карандашом в руке, можно долистаться до самого вечера, когда семья в лице тёщи либо супруги вернётся с работы. Однажды, причём не так давно, с ним приключился подобный казус мгновения в минуту душевной слабости.
Полез на антресоли, чтобы достать оттуда кожаный потрёпанный портфель – горбатый, с медными оковками, с ремешками, и такой ветхозаветный, что такие уже давно никто не носит в руке. Верно, перешёл от дедушки по наследству – подумает прохожий. Николка не то чтобы любил этот старинный портфель, но уважал – за ёмкость и надёжность, а ещё мастер предусмотрел внутри целый набор потайных отделений: не знаешь – не обнаружишь.
Николка открыл портфель: пустой на первый взгляд – и, подобно чародею, извлёк сначала блокнот, а затем пачку купюр… бледно-болотных на цвет.
Деньги выложил на стол и задумался: как некстати случился этот милицейский телефонный звонок. Аннушка может подумать неправильно. Надо объяснить и таки придётся подстраховаться на стороне… нечто вроде алиби на всякий случай, непредвиденный. Он вырвал из блокнота листок и написал: «Я продал несколько своих картин. Вот выручка. Тебе должно хватить надолго, если не транжирить. И не болтай никому, особенно маме своей, – выманят».