Не отдавая себе отчёта – куда, художник побрёл в задумчивости по улице. Его ноги сами вели в неведомую даль.
Наверное, в жизни всякого человека случаются мгновения, когда он, прощая погрешности мироздания, в том числе и все свои прегрешения, помыслом и чувством устремляется навстречу светлому, чистому, благому, чтобы взять это нечто эфемерное – взять трепещущее и положить на тёплую ладонь. Нежное. Озябшее. Отогреть собственным дыханием. И заслонить от колючего студёного ветра. Сохранить и сберечь. Донести. Искренний и самозабвенный, порыв беспечно обнажает чувства, сдаётся – внятные и щедрые…
Увы, непременно уткнёшься в глухую шершавую стену – и жить порой невмоготу, но живёшь, потому живёшь, что слышишь ответный слабый стук по ту сторону каменной стены, – может статься, лбом. Должно быть, там тоже бьётся какой-то незадачливый странник в своём родном чужом отечестве…
Пока не вспыхнула зоренька
Не спалось
И если глядеть из самолёта или легковой машины на ходу, то будет казаться, что Венера движется с такой же скоростью… Кстати, Венера сыграла немало шуток с легковерными людьми в наши дни, да и в прошлом тоже. Именно она столь ярко сверкала…
Из пожелтевшей старой «Правды» от 02.03.1980, оголённой отставшим от стены клочком обоев.
Смерклось.
Погасла, затерявшись в блистательной толпе, растворившись в вечерней дымке, яркая зоренька, и ненастье опустилось на землю.
На подоконнике пепельница, полная окурков. Рядом в гранёном стакане в подстаканнике остывает и дымится горячий чай.
За приоткрытой оконной створкой затлел вполнакала уличный фонарь. Противно, по-осеннему моросит апрельский дождь. Тусклый свет выхватывает из мрака редкие сутулые фигуры прохожих, что, верно, спешат укрыться от непогоды, и блёклым пятном падает на хмурые дрожащие контуры близлежащих строений, бросая тень от оконной рамы на внутренность высвечиваемой угловой комнаты, в центре которой в плетёной кресле-качалке покачивается человек. При каждом приступе ветра, усиленном перестуке капель за окном, он поёживается и, как от внутренней измороси, кутается по самую шею в шерстяной клетчатый плед. Но вскоре плед спадает на колени, и он снова тянет его на себя.
В те короткие мгновения, когда скупые блики от раскачивающегося со скрипом на проводах фонаря освещают комнату, когда приводятся в движение тени, можно заметить, что его неподвижный угрюмый взгляд направлен в правый от окна угол, где над стеллажом с книгами на стыке двух стен и потолка бурым пятном проступают сырые подтёки. Кажется, в его застывшем взоре нет ни малейшего намёка на мысль, на движение. Откуда-то из темноты ночи доносится едва-едва слышимая песня: «Кто к храму отведёт меня, когда от роду мне будет шестьдесят…»
Скрипнув, приоткрывается дверь, пропуская в комнату полоску света, вслед за которой врывается сквозняк, – и дверь тем же сквозняком сама захлопывается.
– Отчего, – спрашивает тень, появившись из сырого угла, – один-одинёшенек в темноте сидит? Отчего спать не ложится? Не спится, али как?!
– Думу думает.
Улыбкой озаряется лицо в ответ на улыбку.
Седая тень зябко кутается в халат поверх белой рубахи до пят и глубоко вздыхает. Слышатся шаркающие, старушечьи шаги, и то ли человек, то ли видение растворяется в сумраке комнаты.
Человек ещё долго покачивается в кресле-качалке, но уж взгляд беспокойно блуждает по сторонам.
Вот встал и принялся мерить шагами комнату. А мысли все вьются и вьются, подобно тому, как курится в пепельнице непотушенная папироса…
Шагнул к окну. Ветер уже поутих, да и дождь помалу затихал. Тусклый свет уличного фонаря, пробуравив сумрак ночи, расплескался по буро-зелёному газону, въелся в глянцевый от дождя булыжник мостовой и проложил вторую тень к стволу старой липы под окном. Безмятежный покой безраздельно властвовал в пустынной улочке.
Вдали раздался гудок, и застучали колёса электрички. Горит лампочка в сто тусклых свечей накала, вернее, вспыхивает и гаснет. Она ведь, точно, вспыхнет – погаснет, вспыхнет – погаснет, вспыхнет – погаснет… И так быстро и часто, что кажется, будто лампочка горит, горит, горит… Краткие пучки света сменяют друг друга намного чаще, нежели мелькают окна ночного скорого поезда, когда в темноте издалека вместо длинного громыхающего состава чудится медленно плывущая световая полоса.