Асфальтная лента бежала в гору, к вершине пологого холма, и меж стволов, как бы сквозь движущуюся решётку, мерцали блики холодного мутного светила; асфальтная лента бежала под горку, вниз по склону в ложбину, и уж плотнее смыкались тени, точно в осадок уходил слоистый туман. Пробуравив, наконец, растительность, взявшую под стражу шоссейную полосу, светило в бреющем полёте направило прерывистые лучи свои в салон мчащегося по трассе автомобиля, вынуждая водителя по-кошачьи щуриться.
Вот поля, размежёванные защитными зелёными полосами на прямоугольники, вытесняет беспорядочная поросль лозняка – потянулись заливные луга, поросшие сплошным кустарником и усеянные озёрцами-болотцами да никогда не просыхающими лужами. Слышится близкое дыхание реки.
Наперегонки, по одной дорожке, по шоссе, мчалась машина, доставляя в город седока, по другой – лишь ему ведомому пути: над лесами, над полями – по горизонту катилось светило, бросая окрест косые взоры. Да куда там?! Не с вечностью же тягаться гонимой по просторам мироздания ничтожной пылинке, что меряет пространство шагами и пядями, километрами в час, днями, месяцами, годами да сторонами света! Ведь там, в бесконечности Вселенной, которую не соразмерить сподручными человеку мерками и ощущениями, всё устроено иначе, за коном Земным – по незамышленью Провидения.
Выше и круче карабкалось в гору шоссе, неуклонно возносилось над простёршейся по обе стороны равниной – и машина взмыла ввысь, и долу провалились луга. Утонул в тумане и сам горизонт – вынырнуло из тумана солнце. Зарябило в глазах от пролетающих мимо мостовых конструкций – сквозь разрывы белёсой пелены едва просматривалась сокрытая испарениями молочно-серая гладь реки.
Празднуя пришествие нового дня, ярче солнца блистали вдали макушки монастырей и соборов над бережно укутанным в зелёное покрывало сонным городом, что, точно бы гигантский птах, расправивший крылья для полёта, так и застыл, уткнувшись грудью непокорной в колено реки. Кажется, взмахни он крылами, поросшими пушистыми зелёными перьями дерев, – и порхнёт с крутого берега в заливные луга к полевым цветам и тихим заводям в окружении топких болот. Не смея, однако ж, истоптать своими каменными башмаками девственную красоту родной земли, старинный град так и запнулся в изумлении, не перелетев на тот другой, пологий берег реки.
Многокилометровая гонка была очевидно проиграна, и машина без сожаления покатилась с моста по склону шоссе. Навстречу неслась прибрежная илистая низина. Туман над рекой складывался в огромные заострённые языки, превращался в лёгкую дымку и таял в вышине прямо на глазах в лучах разгорающегося светила.
Шоссе переходило в улицу, вспоровшую высокие земляные валы, над которыми поигрывали золотом маковки куполов с крестами. И под прицелом старинных бронзовых пушек машина въехала в город – в самый центр, что расположился на окраине. Свернув к обочине, остановилась в виду речного вокзала в тени вековой липы.
Должно быть, никому уж и дела нет до солнца, что, рассекая лучами тень, то победоносно взирало на восходе с небес, то смущённо пряталось за кронами каштанов и тополей.
Чужая родимая земля встречала утренней прохладой. Грядущий день обещал быть жарким и безоблачным. Таким он был в тот год, и быть может – пятьдесят, и сто, и даже тысячу лет тому назад. Всегда, насколько память человеческая способна помнить. Пусть иная, однако искони здесь била жизнь ключом, как теперь своя взяла начало и течёт бог весть куда. Никто не ведает, никто не знает и не замечает – тишком, ничком, незнакомым чужаком крадёшься ты туда, где мать на свет, не спросясь, произвела. Безвестный странник, от кого таился, от кого бежал? Не убежал. Вернулся он украдкой.
Сквозь тающую утреннюю дымку, взором в упор, с поднебесья уставились янтарные раскосые очи, приковав к себе полный смятения зачарованный взгляд. В их манящей, завораживающей глубине словно свернулось пространство и время, и твоё жалкое, беспомощное «я» расплавилось в золотой пучине.
Машина вздрогнула при повороте ключа в замке и замерла бездыханно. Утренний ветерок замёл все следы, развеяв чадное облачко. На ветке старой липы белка сидит, поглядывает с любопытством на пришлеца, выбирающегося из железного дупла, что вдруг неведомо откуда прикатило спозаранку. Безлюдье, и только далеко за рекой, на берегу затона, маячит одинокая фигура рыбака с удочкой в руке.