Но мозго-сантехники не сдавались и много-много раз спрашивали и повторяли вопрос и переповторяли и засаживали его как занозу в шерсть обыкновенного разговора о ни-о-чем-погоде. И когда я успокаивался сзади у самого уха вдруг раздавался шепоток:
– Ты нанял киллера? – или мимикрически на него похожее предложение с загогулиной вопросительного знака на конце. Один и тот же смысл скрыть можно под разной формой.
Мои попытки перевести стрелки на Лику – она же тоже жива осталась, к тому же у нее мотив был – не увенчались успехом. Также в пустоту канули мои упоры на логику: ну зачем мне их убивать? Я же на них работал, деньги должен был получить. А теперь с кого получу? Эффект нуль. Ну ясно, они же жалование у государства получают, что им заботы коммерсантские?
И снова – неожиданно! – раскаленные щипцы почему-то не зацепили эпидерму мелкого злодея. Даже наоборот, ко мне допустили посетителя.
– Привет! – улыбается.
– Привет, коли не шутишь.
– Можно с тобой посидеть? – умоляющий взгляд.
– Посиди, раз пришел.
– Мне холодно, – гусиная кожа, клацанье зубами, дрожь подтверждают данное утверждение.
– Понимаю.
Какой никакой а все-таки диалог. Средство избавится от кап-капа. Пусть говорить и приходится не с душевным человечищем Дедом морозом, а с кровавым мальчиком.
– Не узнаешь?
– Я никогда раньше тебя не видел.
– Ты и не мог меня видеть. Я не рожденный… – и он углубляется в виртуальную генеалогию.
– Бывает.
– Ты не сожалеешь?
– Мне не о чем сожалеть. Каждый отвечает за свой базар. Мои плечи не выдержат ответственности за разгребания чужого мусора.
– А за что отвечаю я? – сразил бы несомненно… менее подготовленного человека.
– Это не ко мне.
– А к кому?
– Не знаю.
– Тогда хотя бы согрей меня.
Чадо приближается. Системы мои (пусть будут моими пока, до всеобщего дефолта и разбазаривания собственности компании "я-без-всего-остального") на грани разрушения. Его тельце прижимается ко мне. Мальчик весь в крови и холодный. Он дрожит и не может согреться. Он вытягивает тепло из меня.
– Почему ты не обнимешь меня?
– Без комментариев, – как будто жизнь может обнять смерть.
– Я же твой сын.
– Ну да, конечно.
– Помнишь…
И он называет события из далекого года. Как будто фонариком на чердаке прошлого вспыхивают эпизоды жизни мелкого злодея. Да, действительно, одна девчонка лет десять назад делала аборт и, быть может, даже от меня, но при чем тут…
– Это был я, – его головёнка на моей груди, глаза подернутые розовой (в радуге бывают другие цвета, а?) пленкой, весь кровоточит, словно потеет и самое страшное… похож, не сказать, что на меня (хотя схожесть есть), но вот на нее – точно. Только ведь…
– Конечно, меня нет. Вы сделали за меня выбор. Я был не нужен. Но если бы я родился, сейчас я был бы таким, – детская слеза смыла не построенный счастливый мир, в котором так хорошо было одному мелкому злодею. – Мне так холодно. Мне так холодно, папа.
Я открываю глаза и проваливаюсь в явь. Холодный пот – это метафора, липкий пот – это реальные выделения живого – пока – тела. Кап-кап. Рядом дрожит замерзающий мальчик, очень похожий на нерожденного сына знакомых в некотором роде мне людей; он весь вымазан кровью. Где-то я это уже видел. Вложенный сон. Говорят, если пять раз подряд ты проснешься в собственном сне, то уже не выберешься, настолько далеко отлетишь… туда. Не знаю. У меня больше трех вложений-сновидческих-матрешек ни разу не было. На третий раз просыпаюсь уже в одиночестве. Кап-кап – иногда даже самый раздражающий тебе звук дорог как якорь, не дающий твоей подводной лодке всплыть под огонь вражеского флота по ту сторону ума.
А был еще водолаз. Я наблюдал за этим паучком исподволь, краем глаза, не поворачивая ушных раковин, не показывая вида, что это единственная фигура в окружении меня мире поддерживающая, а не разлагающая – как все остальные. Узнали бы – смели членистоногое безжалостно. Паучок был с характером, не то что у меня. Жил в уголке, терпеливо ждал свою жертву и не жужжал. К тому же не капал – это, пожалуй, было его самое плюсовое качество. И он был независим от… впрочем был он и зависим от… (много явлений, все их обдумывать – думалка заболит, хотя и отвлекает от капанья по бестолковым витиеватым мыслеформам-бирюлькам – весьма хорошо, но… глупостью не забьешь надсадный звук кап-кап). Главное от чего паучок был независим – это, конечно же, факс. Бумажка совсем не трогала паучка, он жил вне сферы ее влияния. Единственный спутник. Не друг, не товарищ, не брат, но все же лучше, чем ничего. Не так мучительно ждать непонятно чего и непонятно сколько кап-капов. Я не расколюсь. Могу сойти с ума и бурчать, пуская слюни: "Шестерки, проклятые шестерки, всё они виноваты, они виноваты все…" и прочую гнать пургу, а могу и тихо сбрендить, и как растение в горшке торчать и поглощать свет, ничего не давая окружающей среде путного взамен, разве что удобрения, впрочем, их безжалостно смоет канализация. Что мы имеем с гуся? С гуся мы пока не имеем добровольного признания, показаний и вообще порывов к сотрудничеству. Во что-то твердое он уперся и ни в какую не колется. Что это? Думаю, щелкунчики в мундирах не решили кроссворда. Ведь так не похожа на негнущийся внутренний стержень, на монолитный фундамент, на нерушимое основание для твердейшего здания "Молчание мелкого злодея" обыкновенная полупрозрачная паутинка.