Мне бы тоже рвануться из болота, да прыгнуть. А я чего-то наоборот расслабился: позволял себе лежать минут по двадцать по утрам в кровати. Раньше такое было не возможно в принципе. Раньше как очнусь, разлеплю веки, так сразу бежать в ванную за холодными струйками бодрого душа. А сейчас… медленно открываю глаза… сначала один… потом другой… щурюсь на потолок… а может, исчезнет? неа… не исчез… закрываю глаза… потягиваюсь… (или сворачиваюсь в клубок зародыша…) открываю глаза… сначала один… Тьфу!
Обратно вернуться не могу, будущее уже считаем меня своим прирученным подопытным зверьком, клыкастый мелкий злодей стал анахронизмом давно забытой истории. И еще я немножко запутался в себе. Надо увидеть глаза. Те черные, что могут освятить мой дальнейший путь смыслом. А пока нет смысла, можно и в постели валяться, пока кости не заломит нега. Плоть мелкого злодея мертвела и отваливалась от костей. Клыки выпадали, когти слоились и крошились. Шерсть облезала. Я даже притаранил в спальню дуроскоп и иногда его включал, правда, без звука, но все равно: икону 20 века в святая святых – в логово! – декаденс без апелляций.
Лишь одно действие произвел не лишние. Купил хомячка, накормил. Потом достал иголку из футляра, что пылился многие лета в нижнем ящике стола. Смазал веществом из рядом пылящейся склянки. Уколол грызуна. Тот задергался и издох. Я даже время засечь не успел. Что это со мной, окружающее перестал осознавать? По-тихому выкинул трупик в мусор. А ведь раньше мог придти и устроить бузу: почему продали дохляка? Но сейчас мое существование находится на энергетическом уровне ниже плинтуса.
Невозможность самому найти Леру даже не обсуждалась. Невозможно было это сделать не потому, что не было способов ее найти. В десятимиллионом городе проще простого найти нужного человека даже без координат (имя-фамилия, адрес, телефон), если он, конечно, действительно тебе необходим, как воздух, как кровь. Но мне нельзя было постучаться в её дверь. Она или позвонит, или нет. Но об этом нете не хотелось думать и захлебываться надеждой на его нерождение. Я мог ошибиться глобально: она не была моим проводником ко мне. Но я не мог ошибиться локально: если она – проводник, то она объявится. Обязательно мелькнет. И тут уж от меня будет зависеть: увижу ли именно ее точки темного света среди белой тьмы, поймаю ли именно ее сигнал шепота в грохоте призрачной тишины. Или нет. А в Казани почему-то говорят: "нету". Смешно так: "Нету!" и словно руками разводят. Нету. Но только не в этот раз. Только Бы не в этот раз…
Зал ожидания аэропорта. Большой и просторный. И светлый. И по своему холодно комфортный. Потолок на вас не нависает – до него не доплюнуть, под ногами сухо и не хлюпает грязь. Но настолько большое помещение не обживет и тысяча человек – им это не под силу. Да, барахла своего натащат, а вот уюта не создадут. Здесь можно быть только гостем. Пришел, посидел, и улетел, или пришел, посидел, встретил. Я не делал ни того, ни другого. Просто жил в просторном помещении, которое в данное время почти пустовало. В подобных местах можно делать практически всё и оставаться незамеченным. Сначала ты сидишь и наблюдаешь, отмечая повороты видеокамер, приходы и уходы ожидающих и встречающих. Все заняты собой: кто-то уткнулся в книгу или по десятому разу изучает все то же информационное табло, кто-то давит кнопки банкомата, кто-то жует, кто-то читает, кто-то дремлет. И скорее всего, всем делающим, а значит что-то совершающим, нет ни какого дела до тебя. Да и то право, что ты же не звезда, автографы чай у тебя брать не треба… – тики идут за таками положенной чередой – три часа ожидания и еще двадцать восемь минут и еще пят… ше… пусть будет двадцать секунд. Мы встретились. Не то чтобы это была встреча судьбы, ее можно было вообще не заметить. Но в определенном смысле зал аэропорта был построен именно для того, чтобы мы встретились в нем именно сейчас, то есть вовремя.
Ребенок был четкий. Однозначно – гнида. Одет в чистое, умытый и причесанный, тем не менее мысли его гадкие отражались в глазах, надо было только туда заглянуть. Он прятал их как мог за стеклянным маскировочным стеклом, на котором было ярко намалевано: "хороший мальчик". За данной витриной для зевак, не обладающих видением, скрывался танк, за бронещелями которого хоронился взгляд уже совсем другой оптики. Вот такой вот человечек ко мне подошел: с наружи плюшевый отличник с безупречной репутацией, изнутри киборг, напичканный извращенными программами. Он долго высматривал что бы тут сделать плохого. Но я его опередил. Не люблю когда зло делают плохо, предпочитаю делать его хорошо. Я не добрый злодей из романтизирующих этот образ книг или – не дай Монтаж! – фильмов, я – мелкий злодей, находящийся в стадии трансформации и потому уже сентиментальный, но все-таки…