На миг я отложил книгу, которую перелистывал, но не читал, ускорился: наклон, режу воздух длинным выпадом, коему позавидовали бы фехтовальщики и завершающее движение открытой ладони, и ладонь стыкуется со лбом гниды. Чпок – есть контакт! Наши кровяные давления выравниваются, теперь можно открывать люки… но мы же пара: космическая станция и челнок. Дальше подействовала сила. Пацаненок отлетел метра на два и проехался по гладкому полу еще с метр и тут же разразился а-о-у! – междометиями хныча-плача. И уволок за собой он в даль свою испачканную на спине майку – пыль он с пола вытер почище полотера, – и шорты тоже малость пылью задетые вскользь с карманами, несшими пустоту. Так велика была его обида, что она и душила и заставляла одновременно: рыдать и орать, негодовать и чувствовать своё полное и окончательное унижение. Его, пакостника и шкодника вот так на месте уничтожили?! Он извергал потоки слез, сравнимые только с пропускной способностью Волжско-камской ГЭС, он завывал на всех частотах, многие из которых не были лицензированы, он хлюпал носом почище вантуса, он взывал к родителям, точнее к маме. Мы все в периоды бессилия обращаемся к более могущественным существам, на первой стадии жизни это чаще всего мама. Ма-ма-ма… завывало чудовище. Четверо любопытствующих зевак, оказавшихся поблизости, следили за удалением гниды. Я пятым поднял брови и сделал невинное лицо, только-только оторвавшегося от интересной книги человека. Чего это случилось с мальчиком, почему он орет и мешает читать роман "Бесы"? Я могу, конечно, одолжить платок или сделать искусственное дыхание, но плачь… гм… а вот уже и утихло. Можно вернуться к чтению.
Фурия или валькирия или обе в одной ворвалась в зал ожидания в сопровождении милиционера. Где она отловила этого стража?
– Кто?! Кто этот… – я много слышал витиеватых выражений, но чтобы так виртуозно обходились без мата. Не иначе она глубоко вежливый человек.
– Вот… хны-гы… вот он! – и перст гниды замыкался на мне.
Поднимаю недоуменные глаза. Полнейшая невозмутимость, праведное недоумение. Чего это? Сучка попыталась вцепиться мне в щеки своим маникюром, но накладные ногти царапнули вскользь обложку "Бесов", книга выдержала натиск. Представитель закона или просто мент решил возложить себе на фуражку еще и голубую каску миротворца, которая, как известно, бывает тяжелее шапки Мономаха.
– Это вы?…
– Да, это я, – подтвердил я очевидное.
– Я не договорил. Это вы сделали?
– Что именно?
– Ударили мальчика?
– Сударь, – сжимаю на груди томик Достоевского, чтобы фамилия автора бросалась в глаза. – Что за произвол? Какого мальчика я ударил?! Я не бью детей вообще, ни мальчиков, ни девочек.
– Он врет, он врет! – скандировала сучка, ей бы в предвыборном штабе работать у кандидатов в депутаты.
– Сударыня, не имею за собой такой привычки – бить детей. Фу, гадость какая!
– Он! Он ударил меня гны-хны! – врал гнида и не краснел.
– Этот мальчик тут действительно упал недавно, но, простите, при чем тут я? – очи к небесам.
– Вы хотите сказать, что не били его? – мент пытался составить мысленный протокол событий, а сие очень трудно сделать без свидетелей.
– Послушайте, я встречаю профессора Мендосова. А рейс из Новосибирска задерживается, можете убедиться в этом, посмотрев на табло (смотрим с ментом на табло). Чтобы скоротать время я погрузился в чтение и оторвался от этой увлекательной, как вы, наверно, заметили, книги только когда вот этот… малыш вдруг заревел и со всех ног куда-то понесся. Что с ним произошло и как я понятие не имею, также у меня нет никаких догадок на этот счет. Может быть, он упал, поскользнувшись. Я сделал такое предположение, быть может, излишне поспешно… – как подобная ахинея похожа на правду. Сумятица, лепет – это жизнь. А выверенные, отточенные фразы, вроде: "бить или не бить" – это театр.
– Да я тебя! – да, настоящая мать должна защищать свое чадо в любых обстоятельствах.
И снова между мной и сучкой встал товарищ сержант и "Бесы". Наших и нейтралов было больше, чем протагонистов не наших идей.
– Документы… ваши… пожалуйста, – мент сдерживал недюжинный напор свирепой мамаши.
– Вот…