Она прошла прямо через череп Агостино.
Он рухнул на пол позади.
Передо мной покачнулся Яко, его свободная рука легла на основание горла, где рана гротескно пузырилась.
Когда он упал, Данте подхватил его, осторожно опустил на пол и опустился на колени рядом с ним.
— Cazzo, Яко (пер. с итал. «блядь»), — ругался он, прижимая большую руку к ране на шее.
Я опустилась на колени и прижала обе руки к ране на его животе.
— Ты в порядке? — потребовал Данте, его глаза были широкими и матово-черными. — Скажи мне, что ты в порядке?
— Да, да, сосредоточься на Яко. Я в порядке.
Адреналин уничтожил все повреждения, которые нанес мне Агостино. Я была чистой энергией, и вся она была направлена на умирающего человека, который стоял между Данте и пистолетом.
— Почему? — пробормотал Данте, еще сильнее сжимая руками кровоточащую рану. — Почему ты просто не сказал мне, ты, упрямый тупица?
Веки Яко дрогнули, его дыхание превратилось во влажный хрип.
— Семейный позор. Началось с моего отца. Я не хотел причинить тебе боль, Ди.
— Stai zitto, — приказал он. — Заткнись. Ты сможешь объяснить, когда исцелишься.
Яко попытался рассмеяться, но кровь хлынула из его рта, как мини гейзер.
— Боюсь, что нет, брат. Все в порядке. Я иду к Бэмби и папе.
— Якопо. — в голосе Данте звучали слезы, его лицо было таким напряженным от гнева, что я подумала, что оно расколется на две части. — Ты идиот. Я бы защитил вас всех.
Маленькая улыбка дразнила обесцвеченные края его рта, но Яко больше не открыл глаз. Кровь потекла из уголков его губ и стекала по подбородку.
— Я не могу защитить весь мир. Назови меня своим братом, пока я не ушел, — прошептал он, едва слышно. — Прости меня.
— Fratello (пер. с итал. «брат»), — пробормотал Данте, прижимая поцелуй к его лбу. — Ti amo sempre, fratello mio.
Я буду любить тебя всегда, брат мой.
Слезы текли по моему лицу, когда Данте держал своего кузена на коленях и смотрел, как тот умирает, слегка захлебываясь своей кровью, а затем затих. Его лицо было спокойным, и Данте снова поцеловал его в лоб, пробормотав под нос молитву за умерших на итальянском языке.
Вдалеке завывали сирены.
Я знала, что они приближаются, потому что оставила свой телефон в шкафу.
Мое сердце остановилось, а затем вновь забилось от ужасного удара током. Я вскочила на ноги и бросилась к кухонному шкафу, открывая дверь.
Аврора сидела в тени сзади, прижав колени к груди, и качалась, по ее щекам текли слезы.
— Vieni, gattina mia (пер. с итал. «идем, мой котенок»), — пробормотал я, наклоняясь к шкафу, чтобы поднять ее. — Иди сюда, милая девочка.
Она прижалась ко мне, ее ногти прорвали кожу на моих руках, когда она практически ползла по моему телу в объятия. Я держала ее за затылок и за попу, пока вставала, стараясь, чтобы она не видела мертвые тела в гостиной.
Хотя она только что провела последние полчаса в шкафу, слушая, как умирают ее мать, отец и дядя.
Она была такой тихой, беззвучно плакала в моих объятиях, пока Данте не вышел вперед, его лицо было подобно раскату грома. Она не вздрогнула, когда он приблизился, хотя я почти вздрогнула, настолько свирепым он выглядел. Вместо этого она повернулась в моих объятиях и бросилась к нему, всхлипывая в ту же секунду, когда ударилась о его грудь.
Кровь стекала по его запястью на пол из раны на левой руке, но его это не беспокоило. Он прижал ее к своему большому торсу, выгнув плечи, крепко обхватив ее руками, будто мог защитить ее от боли.
Он не мог.
Никто из нас не мог.
Я придвинулась к ним, обхватив одной рукой талию Данте, а другой Аврору, которая схватила мою руку и поднесла ее к своей щеке, отчаянно обнимая ее.
Мы стояли там вместе, молча, скорбя, пока сирены становились все громче, и, наконец, красные и синие блоки света пронеслись по кровавому месту преступления.
Глава 33
Елена
6 месяцев спустя
Данте это не нравилось.
Это был единственный выход, но я понимала его нежелание. Я больше никогда не хотела находиться на расстоянии десяти метров от другого ди Карло.
Эта семья приложила все усилия, чтобы разрушить семью Данте. Чтобы разрушить мою.
Теперь нью-йоркские Сальваторе состояли из четырех человек: Торе, Данте, Авроры и меня, хотя у нас все еще была семья, которая по воле случая оказалась у нас за спиной.
Именно поэтому Данте в конце концов согласился с моим планом заключить сделку с Гидеоне ди Карло, новым доном Коза Ностры.
Если мы хотели удочерить Рору, это был единственный способ сделать это.
Формально Гидеоне имел законные права быть ее опекуном, поскольку был ее единственным оставшимся в живых кровным родственником. Если мы хотели сделать ее своей, нам нужно было, чтобы он отказался от этих прав.
Удивительно, но именно Гидеоне связался со мной после резни в доме Бэмби. Это преступление крутили по всем новостях, и мы с Данте снова оказались в центре внимания, без чего я могла бы обойтись. К счастью, благодаря ордеру на запрет Бэмби против Агостино и ее записям в больнице, доказывающим его жестокое обращение, было очевидно, что он виноват в обстоятельствах смерти Якопо и Бэмби.
Мы были свободны от вины юридически, но не морально.
Мы все трое были потрясены той ночью.
Данте не мог спать большую часть ночи из-за чувства вины, которое он испытывал за то, что не осознал их ситуацию раньше, не надавил на Якопо по поводу его странного поведения или не заставил Бэмби и Аврору жить у него.
Аврора, конечно, переживала больше всех. Она вообще не могла находиться вдали от Данте или меня, поэтому в первый месяц, когда она жила с нами, нам пришлось строить свою жизнь так, чтобы один из нас постоянно был с ней. Она не доверяла незнакомцам и не хотела возвращаться в школу, где она чувствовала себя незащищенной и уязвимой. Иногда дома, когда я не могла ее найти, она пряталась в шкафу на кухне или в ванной. Она говорила мне, что так она чувствует себя в безопасности.
Она разбивала мне сердце каждый божий день.
К счастью, мы отвели ее к лучшему детскому психологу на Манхэттене, старому другу Данте еще со времен его учебы в Кембридже, и в течение четырех месяцев терапии, проводимой раз в две недели, Аврора снова стала походить на себя прежнюю. Она даже согласилась переночевать в мамином доме в прошлые выходные.
Это был процесс, и я знала, что он будет долгим.
У меня не было такой же детской травмы, но у меня была своя, и мне потребовалось двадцать семь лет, чтобы преодолеть ее тяжесть.
Я надеялась, что любовь и привязанность остальных членов ее семьи поможет ей исцелиться гораздо быстрее, чем это сделала я.
Это вернуло нас в маленькое кафе, куда Яра впервые привела меня почти год назад, чтобы рассказать мне свою собственную историю о мафии.
Теперь я была близка с владельцами кафе, Андреа и его женой, Гилией, и они встретили нас широкими улыбками и поцелуями, когда мы пришли в пятницу утром, чтобы встретиться с Гидеоне.
— Мне все еще не нравится, что у него есть твой номер, — ворчал Данте, когда мы приняли от Андреа наши маленькие белые чашечки с густым эспрессо и пересели за один из трех крошечных железных столиков на тротуаре.
Я закатила глаза, потому что мы уже сто раз это проходили.
— Это мой рабочий номер, капо, который с тех пор аннулирован, потому что я больше не работаю в Филдс, Хардинг и Гриффит.
Он ничего не сказал, его молчание было сердитым.
И снова я не могла его винить.
Мы многое залечили за последние шесть месяцев, но потеря двух самых дорогих друзей сделала Данте угрюмее, чем обычно. Он был альфой, защитником, что его убивала мысль о том, что он подвел Бэмби и Яко.