Настала очередь третьего.
— Откуда вы, товарищ? — снова задал Милетин вопрос, с которым обращался к Савчуку и Мушкину.
— Я-то? Из Энска. Дынник моя фамилия.
— Из Энска? — обрадовался лейтенант. — Земляк. А где жили?
— На Садовой, недалеко от цирка.
— Как же, знаю, знаю. Знакомые места. Я с приятелями часто там бывал — цирк любил. А пляж в Отраде помните?
— Что за вопрос! — Дынник украдкой бросил настороженный взгляд на Милетина. «Проверяет, не вру ли, или действительно в воспоминания ударился?» — спрашивал он себя. — В воскресенье на пляже в Отраде весь город собирался. Яхт, шлюпок сколько!
— А на Морском бульваре вечером! Сколько раз во время войны я наш бульвар вспоминал! Все мечтал хоть на минуту попасть туда.
— Вы среди друзей вспоминали, — грустно сказал Дынник, — а я в гитлеровском концлагере или в шахте под землей. Голодный, измученный…
— Не надо вспоминать прошлое. Скоро приедете домой, устроитесь. Семья есть у вас?
— Не знаю, — горестно потупился Дынник. — Были жена, дочка. Найду ли теперь их…
Сердце Милетина сжалось еще сильнее, и он участливо посмотрел на человека, которому выпало столько испытаний.
— Найдете, найдете, — уверенно сказал лейтенант.
— Я тоже надеюсь, — со вздохом ответил Дынник. — От войны Энск сильно пострадал… — В положении Дынника задавать вопросы не полагалось, и он произнес эту фразу полувопросительно, полуутвердительно. Он хотел незаметно взять инициативу разговора в свои руки и помешать Милетину задавать новые вопросы, на которые Дынник вдруг не сможет как следует ответить.
Милетин поддался на уловку.
— Сильно! Целые кварталы разрушены.
— Ах, беда! Вы бывали там после освобождения города… — Опять вопрос и не вопрос.
— Пришлось. После госпиталя отпуск дали.
— К родным ездили? — раз Милетин охотно отвечает, Дынник решил спрашивать прямо. Вначале он хотел свести допрос к дружеской беседе двух «земляков», теперь рискнул на большее. «Вдруг удастся?» — подумал он.
— К отцу, — сказал Милетин.
«Иметь жилье пусть на первые два-три дня, пока связь налажу со своими, очень важно, — быстро соображал Дынник. — А ну-ка…»
— Папашу проведали! — лицо Дынника расплылось в блаженнейшей улыбке. — Похвально! Стариков забывать нельзя. Если желаете, могу зайти к нему, ваш — сыновний привет передать. Или вы скоро домой собираетесь?
— Домой рановато, — улыбаясь, ответил лейтенант. Земляк, с добродушной наивностью расспрашивающий о родном городе, о близких, забавлял Милетина. Приятно было также побеседовать, пусть с незнакомым человеком, об отце. — Специально просить об этом не хочу, незачем вас утруждать, а если время свободное найдется, пожалуйста, загляните. Передайте, что я жив, здоров… Ну, и привет там. Адрес старика: Песчаная, двадцать, Павел Афанасьевич Милетин.
«Песчаная, двадцать, Павел Афанасьевич Милетин», — надолго отпечаталось в мозгу Дынника.
— Помилуйте, помилуйте, какое же утруждение! Обязательно побываю, — торопливо и сердечно проговорил Дынник.
Задержанным дали поесть. Старшина штабной команды принес солдатские гимнастерки, шаровары второго срока и сказал:
— Пускай берут. Вишь на них лохмотья какие — голое тело светит. Разве можно в такой рвани ходить! Ботинки с обмотками тоже подберу. Хватит, пощеголяли в деревяшках берлинского фасона.
За хлопотами незаметно шло время. Начался день.
— Ну, товарищи, — сказал Милетин, — полуторка уходит в штаб дивизии, подбросит вас прямехонько к репатриационному пункту. Шофера я предупредил, он вас высадит, где нужно. Счастливо добраться до дома, может, и увидимся когда… Сомов! Пакет сдайте в канцелярию репатриационного пункта.
— Будет исполнено, товарищ лейтенант. — Шофер включил мотор, и грузовик тронулся.
— Зря вы с ним откровенничали, — сказал помощник дежурного по части, сержант, провожая взглядом уезжавшую полуторку.
— Откровенничал? — удивился лейтенант. — С кем?
— Да с этим земляком. Даже адрес отца сообщили… — Сержант был лет на десять старше Милетина и считал себя вправе сделать упрек командиру.
— Что же страшного? Неужели отцовский адрес — военная тайна? Чудак вы, Захарченко! К людям надо с добрым сердцем подходить.
Сержант нахмурился еще больше, но, повинуясь дисциплине, перечить офицеру не стал.
Посмеиваясь над «чудачествами» Захарченко, Милетин еще раз мысленно пожелал успеха всем троим вернувшимся на Родину и в первую очередь симпатичному земляку.
…Напутствуемый этими пожеланиями, наевшийся солдатского супа, напившийся солдатского чая с хлебом и сахаром, одетый в опрятный прочный костюм, Дынник ехал в кузове грузовика, подставляя лицо свежему встречному ветру. «Начал неплохо», — думал Дынник.
«Доброе сердце» лейтенанта Милетина помогло Дыннику в первом испытании. А как действовать на репатриационном пункте, он уже обмозговал.
Репатриационный пункт вмещал несколько тысяч человек, принадлежавших более чем к полутора десяткам национальностей. Большинство составляли советские граждане — бывшие пленные, «восточные рабочие», но, кроме них, встречались французы, голландцы, бельгийцы — тоже рабочие с гитлеровских шахт и заводов; немцы-антифашисты, спасенные из концлагерей; американские, английские, канадские летчики с самолетов, сбитых над Германией; поляки, чехи, болгары, итальянцы, югославы.
С восходом солнца пункт начинал гудеть, как улей, и не умолкал до глубокой ночи. Вникнуть в его хаос было очень и очень нелегко. Все было Дынником рассчитано точно: в этой огромной разношерстной толпе он совершенно затерялся. Рассказ почти любого обитателя репатриационного пункта о том, как он попал сюда, что делал, находясь в плену у гитлеровцев, приходилось принимать на веру: большинство репатриируемых вообще не имело документов, а если кто и имел, то выданные фашистами.
Шофер привез троих в канцелярию репатриационного пункта, сдал пакет, посланный Милетиным. Побывав в канцелярии пункта однажды, Дынник больше там не появлялся. Он стремился уехать как можно скорее. Понимая, чти поступает неосторожно, зная, что его хватятся и будут искать, он все же ничего не мог сделать с собой. Никакими доводами рассудка, трезвой логики он не мог заставить себя зайти в комнату сотрудника репатриационного пункта, спокойно сидеть и отвечать на вопросы о своем прошлом. Дынник чувствовал, что не сохранит хладнокровия: слишком много преступлений совершено им, — и он боялся своих глаз, своего лица, своих мыслей, боялся какой-нибудь мелочью выдать себя. Он чувствовал, что если сотрудник, с которым придется беседовать, окажется проницательным, обмануть его не удастся. И Дынник уговорил себя, что успеет замести следы раньше, чем на пункте заметят, что он слишком долго не приходит в канцелярию.
Скорее, как можно скорее покинуть пункт, скорее связаться со своим человеком в Энске — вот дорога к успеху.
Привести план в исполнение ему удалось. Энск, крупнейший южный порт, после войны стал местом, откуда отправляли на кораблях по домам солдат и офицеров союзных войск, попавших в плен к гитлеровцам и освобожденных Советской Армией. Из Восточной Германии, Польши, Австрии шли в Энск эшелоны с французами, американцами, бывшими воинами английских колониальных частей. Ехали в том же направлении советские граждане — уроженцы юга Украины. Вместе с ними и отправился к цели своего путешествия Дынник.
2. «Рекламный Ральф»
Для большинства официальных и неофициальных лиц, с которыми ему приходилось встречаться, он звался Ральфом Моро — журналистом. Редакция послала его в Энск написать книгу о первых послевоенных месяцах советского города, который прославился героическим сопротивлением врагу. Несколько отрывков из будущей книги Моро уже опубликовал в печати. Экземпляры газет со своими произведениями он постоянно носил в кармане, показывая их всем кстати и некстати, стараясь, чтобы его литературные труды стали широко известны в Энске. «У каждого своя слабая струнка, — посмеиваясь, объяснял Моро. — Я тщеславен, меня хлебом не корми, а похвали мои журналистские способности». Их хвалили — обо всем виденном в Энске Моро рассказывал добросовестно, объективно, тепло.