Ее голос звучал непривычно уверенно. Мицан с удивлением посмотрел на девушку, но она тут же смущенно улыбнувшись спрятала глаза.
— Ба, да ты у нас оказывается с воображением! Такую историю с ходу придумала. Или про натирания тавернщика не выдумки, а, Ярна?
Он злобно подмигнул и тут же вскрикнул, схватившись за затылок, по которому звонко треснула рука Мицана.
— Ай! ты чего это, сдурел что ли совсем?! Больно же!
— Я тебя, кажется, просил пасть захлопнуть? Девочка ради нас всем рискует. Всем, понимаешь? Если мы провалимся и нас люди Газрумары сцапают, то либо прирежут, либо отхерачат, а вот что они с ней могут сделать, я даже представлять не хочу. Так что будь с ней повежливее и уважение прояви. Понял меня?
— Да понял я, понял. Руки то не распускай.
— Ты лучше за своим языком следи, чем за моими руками. Я-то их только по делу использую. Ярна, — повернулся к девушке Мицан. — А как ты с Газрумарой познакомишься, тоже уже придумала?
— А я пока хозяина ждать буду, рядышком сяду, так чтобы ему меня видно было. Может и платьице с бедра одерну. Вот он сам ко мне и подойдет. Я знаю как это важно для тебя. Я не подведу тебя Мицан, обещаю, — последние слова она произнесла почти шепотом. Её пальцы потянулись к его руке но так и не коснувшись, резко отпрянули, а сама девушка тут же пошла чуть быстрее.
Наконец впереди появилась крупная статуя, отлитая из бронзы.
— О, а вот и наш истукан, — заулыбался Киран. — Считай, пришли.
Бронзовым истуканом называли статую некого воителя, одетого в панцирь, остроконечный закрытый шлем и державшего в руке копьё. Никто точно не знал, в честь кого и когда был воздвигнут этот памятник, но пытавшихся объяснить это историй блуждало множество. Лично Мицан помнил три таких. Самая популярная версия утверждала, что это был памятник всем морякам, защищавшим когда-либо воды Кадарского залива, на берегу которого стоял Кадиф.
Согласно второй, это была статуя какого-то морского стратига, жившего не то при Великолепном Эдо Ардише, не то при его сыне Патаре Удержителе, а может и ещё при каком Ардише. Флотоводец, как рассказывали, одержал пару крупных побед, за что и был удостоен прижизненных почестей, но потом впал в немилость и его лицо на статуе решено было закрыть глухим шлемом, а имя сбить.
Но больше всех Мицану нравилась другая версия. Как-то ему рассказали, что на самом деле это был памятник жившему лет сто назад начальнику гавани. Тот установил его в честь самого себя, собрав мзду с иноземных купцов. Когда он умер, то новый начальник тоже прошелся по кошелькам торговцев и приказал мастерам переделать статую, изменив ее лицо и фигуру на его собственные. Следующий поступил также. В итоге городская коллегия поставила точку на этом обычае приказав переделать памятник в фигуру воителя. Впрочем, совсем с традицией они не порвали, ведь деньги на это снова изъяли из доходов прибывающих в город купцов.
Они прошли ещё немного вперед, пока не увидели искомую таверну.
«Новый Костагир», названный так в честь столичного города Косхояра — Костагира, сильно выделялся из всех окружающих зданий. Как и говорил Киран, он был построен из резных каменных блоков, насчитывал три этажа с маленькими, больше похожими на бойницы окнами и плоской крышей. Чем-то он напоминал одинокую скалу, окруженную лесным массивом, или сторожевую крепость на границе обжитых земель, которую облепил дикарский поселок.
Мицан остановился и осмотрелся. Прямо за каменным зданием, начинался лабиринт темных и тесных улиц. Часть домов показались ему заброшенными. По крайней мере окна у них были заколочены, а внутри явно было темно. Да и доски, служившие им стенами, выглядели совсем старыми и прогнившими, и что-то подсказывало Мицану, что и запертые двери этих построек легко можно будет открыть ударом плеча или ноги.
Все фрагменты мозаики окончательно сложились в его голове в целостную картину событий и терзавшие Мицана вопросы и неопределенности отпали.
Повернувшись к спутникам, он изложил им свой новорожденный план. Парни слушали его молча, только вот Ярна с трудом сдерживала дрожь. Мицан ещё раз подумал о том, как, наверное, сейчас страшно этой девушке и поразился мужеству, скрытому в этом хрупком теле. Все сейчас зависело только от нее. Весь успех их дела и дальнейшая судьба были в этих тонких ручках, что нервно теребили край платья. Когда он закончил, она выпрямилась, распрямила плечи и молча пошла к таверне. Было видно, что девочка храбриться, но вот шаг ее выдавал — за весь недолгий путь до «Костагира» она успела дважды оступиться.