От этой батареи в создавшейся обстановке зависело очень многое, и я в сопровождении шофера сам отправился на ее огневые позиции. Возле разбитых орудий лежали погибшие и тяжело раненные артиллеристы. При нашем появлении разорвался еще один снаряд и заставил умолкнуть последнюю пушку. Мы бросились к ближайшему из уцелевших орудий. Вдвоем навели на танк, сделали несколько выстрелов, но танк продолжал двигаться вперед. Оказалось, что 45-миллиметровые снаряды под некоторыми углами не пробивали лобовую броню средних танков противника.
Что стал бы я делать в следующую минуту, сказать сейчас затрудняюсь. Но рядом грохнул новый взрыв. Пушку опрокинуло. Меня отбросило в сторону и при этом контузило, а кроме того, и ранило в подбородок — сорвало целый лоскут кожи, но кость, к счастью, не задело. Шофер вынес меня из-под обстрела и доставил в полковой лазарет.
Некоторые бойцы, тоже попавшие в тот же госпиталь по ранению и потом эвакуированные в тыл, распространили слухи о моем якобы тяжелом состоянии: говорили, что у меня оторвало нижнюю челюсть. Эти слухи быстро достигли Полтавы. Обеспокоенная жена долго ходила по госпиталям, разыскивая меня…
А я сразу же после перевязки дал необходимые указания полковнику Рухленко и снова вернулся на свой командный пункт.
К этому времени обстановка еще более ухудшилась. Связь со штабом армии была прервана. Боевые порядки частей расстроились, расчлененные танковыми клиньями противника. Некоторые командиры подразделении, попросту говоря, растерялись и не знали, что предпринять. Нашлись и такие, кто оставлял без приказа занимаемые позиции и стремился укрыться в лесах либо двинулся в восточном направлении. Я отправился снова на правый фланг для наведения порядка в подразделениях. Мое появление возымело некоторое моральное воздействие на личный состав. Люди, считавшие меня тяжело раненным и предполагавшие на этом основании, что управление дивизией потеряно, заметно приободрились. У них появлялась уверенность в том, что можно еще отразить удар противника и восстановить наше прежнее положение.
Да, это был уже настоящий бой, тяжелый и кровопролитный, совсем не похожий на ту кратковременную стычку с разведывательным отрядом противника, которая произошла в день нашего прибытия на фронт. С воздуха нас непрерывно бомбили фашистские самолеты. На земле теснили танки, и под их гусеницами прежде всего гибли те, кто пытался спасти свою жизнь позорным бегством. Многие только здесь впервые увидели, как падают замертво их товарищи, скошенные пулями или осколками, как истекают кровью те, с кем они совсем еще недавно ели из одного котелка, спали рядом, делились радостями и горестями. Немало мы в тот день пережили, и каждый окончательно понял, что война — это жестокая и беспощадная борьба, которая требует напряжения всех моральных и физических сил, величайшей стойкости, выдержки и решимости пожертвовать собой во имя Родины.
Но наше положение было еще не самым тяжелым. Куда тяжелее пришлось левому соседу, на стыке с которым враг наносил свой главный удар. Здесь бой достиг наивысшего напряжения. Весь этот район, казалось, залит был кровью и объят пламенем. Горело все: подожженные гитлеровцами деревни, подбитые тапки, автомашины. Смрад и дым висели над землей непроницаемой завесой.
Сюда прибыл командир 20-го стрелкового корпуса С. И. Еремин и пригласил меня на свой командный пункт, который был всего-навсего хорошо утоптанной площадкой на лесной опушке. Здесь под кустом натянули полевую палатку, поставили два или три телефонных аппарата. Вот и все.
Одновременно со мной сюда прибыли (тоже по вызову) командир 137-й стрелковой дивизии полковник И. Т Гришин и командир другой, кажется 160-и, стрелковой дивизии, фамилии которого я, к сожалению, уже не помню. Мы коротко доложили о состоянии наших войск, надеясь получить от своего непосредственного начальника исчерпывающую информацию о сложившейся обстановке и указания о дальнейших действиях. Но, к нашему глубокому огорчению, генерал Еремин сам не имел точного представления об обстановке на фронте 13-й армии. Он, как и мы, мог только предполагать, что противник прорвал фронт в полосе армии и, бросив в этот прорыв танки и моторизованную пехоту, занял станцию Чаусы, а затем повел наступление на Кричев. Командующий армией успел передать Еремину приказание пробиваться из окружения на восток.