– Господи, я, кажется, забыла поставить запеканку в духовку! – Мама бросилась к холодильнику, вынула оттуда смесь баклажанов, сыра, помидоров и булгура и сунула её в духовку в тот самый момент, когда из открытой Дейвом задней двери в кухню влетел порыв зябкого мартовского ветра.
Обняв и поцеловав маму, он взял на руки Хизер.
– Как поживает моя девочка? – пророкотал он.
Хизер обхватила его руками за шею и застенчиво улыбнулась.
– А они здесь передрались! – сказала она, бросив взгляд на нас с Майклом.
Дейв вопросительно глянул на маму, та улыбнулась и покачала головой.
– Мы просто обсуждали переезд за город, и только. Никто тут не дрался. – Мама включила холодную воду и начала промывать листья салата.
– Я не люблю, когда они дерутся. – Хизер плотнее обхватила Дейва за шею.
– Пошли, Майкл. – Я встала и начала собирать учебники и тетради. – Давай, внизу доделаем.
– Ужин будет готов примерно через полчаса! – прокричала мама нам вслед, когда мы уже спускались на цокольный этаж.
Стоило нам выйти из зоны слышимости для всех, я резко обернулась к Майклу:
– Ну и что делать будем?
Майкл плюхнулся на старый диван перед телевизором.
– А что тут поделаешь? Поезд ушёл. Молли, они уже купили эту церковь, и мы туда переезжаем. Это конец.
Схватив подушку, он запустил ею в другой конец комнаты, чуть не сбив одну из маминых картин – огромную, написанную крупным планом головку подсолнуха.
– Зачем ей было выходить за него замуж? Всё было так хорошо, пока не появились они с Хизер!
Я шлёпнулась рядом, кивнув в знак согласия:
– Это они всё испортили.
Я покосилась на лестницу, желая убедиться, что Хизер не прокралась вниз шпионить за нами, и проговорила:
– Хоть бы Хизер была нормальным ребёнком! Она ведёт себя так, будто ей два года, а не семь. И она злюка, она ругается и врёт, делая всё возможное, чтобы поссорить нас с Дейвом. Почему все они всегда на её стороне – даже мама?
– Ты же знаешь, как Дейв говорит. – Майкл скорчил строгое лицо, передразнивая Дейва, его голос стал глубоким и важным: – «Хизер – очень впечатлительный и ранимый ребёнок. И она пережила большое горе. Вы с Молли должны быть добры с ней».
Я застонала:
– И сколько ещё нам её жалеть и проявлять терпение? Я понимаю, что это должно быть ужасно – видеть, как твоя мать гибнет в огне, и быть не в состоянии ничего сделать. Потому что ты совсем малышка, но ей тогда было всего три года. Ей пора бы уже как-то справиться с этим.
Майкл кивнул:
– Готов спорить, что, если бы Дейв отвёл её к психологу, ей бы давно полегчало. У моего приятеля Мартина младший брат ездил к какому-то мозгоправу в Тоусон, и ему это очень на пользу пошло. Он играет в куклы, рисует картины и лепит всякие штуки из глины.
– Ты же знаешь, что Дейв думает о психологах, – вздохнула я, – я слышала, как он говорил маме, что они только зря голову людям морочат.
Майкл встал и включил в телевизоре Спиди-гонщика. Поглядывая одним глазом на экран, он вновь погрузился в свою математику, а я осталась сидеть и рисовать кошек. Дописывать стих не хотелось совсем.
Через некоторое время я окликнула Майкла:
– Помнишь то кино по телику, про маленькую девочку, творившую всякие ужасы со своими врагами?
– «Дурная кровь»?[2]
– Ага, оно самое. Ну, в общем, мне иногда кажется, что Хизер похожа на эту девочку, Роду. Может, она нарочно сожгла свою маму – как Рода подожгла уборщика?
Майкл ошалело уставился на меня поверх очков.
– Ты, Молли, свихнулась. Ни один трёхлетний ребёнок на такое не способен. – Тон у него был такой, словно он академик, объясняющий что-то младенцу, а не десятилетний мальчик, говорящий с двенадцатилетней сестрой.
Понимая, как смешно должны были звучать мои слова, я сама рассмеялась, сказав:
– Я же пошутила.
Но это было не так. Было в Хизер что-то, от чего я чувствовала себя неуютно. Как бы я ни старалась, у меня не получалось вызвать у себя хотя бы тень симпатии к ней – не то что полюбить, как всё время требовала от нас мама. Я не могла даже жалеть её или сочувствовать ей и не ощущала ничего, кроме неприязни.
Честное слово, я старалась. Когда Хизер только переехала к нам, я делала всё, что могла, чтобы стать ей хорошей старшей сестрой, но она ясно дала понять, что не желает иметь со мной ничего общего. Когда я пыталась расчесать ей волосы, она вырывалась и жаловалась маме, что я делаю ей больно. Когда предлагала почитать ей, она зевала после одной-двух первых фраз и говорила, что этот рассказ скучный или дурацкий. Однажды я совершила ошибку, позволив ей поиграть со своими старыми барби – теми, которые я хотела сохранить для собственных детей на память: она обрезала им волосы, играя в салон красоты, и порвала их лучшие платья. А ещё она порвала целую семью бумажных кукол, которых я для неё сделала, и явно получала удовольствие, по очереди отрывая им головы прямо у меня на глазах. А потом она брезгливо выкинула их в мусорное ведро и просто вышла из комнаты.
2
«